Воскрешение Лазаря - читать онлайн книгу. Автор: Владимир Шаров cтр.№ 34

Как и многие другие алхимики, Судобов бóльшую часть жизни прожил язычником и чернокнижником. Дома у него была не только превосходно оснащенная лаборатория, не только разнообразнейшие реактивы, тигли для плавки, горелки, колбы, но и уникальное собрание манускриптов по белой и черной магии. Объясняя Феогносту, почему еще в юности он отошел от христианства, Судобов говорил о том, что ему всегда казалось, что Иисус отдавал несуразное предпочтение духу перед телом. Считал тело, материю не творением Божьим, а лишь вместилищем зла, может быть, и самим злом.

Революция жизнь Судобова изменила мало. Он как будто предвидел, чем война кончится для России. Предвидел или был предупрежден – из последующего рассказа можно сделать и такой вывод. Еще в шестнадцатом году он успел все, что у него было, выгодно распродать, а вырученные деньги обратить в золото и бриллианты. Причем декорации были изготовлены так профессионально, что даже его компаньоны считали, что он разорен и полный банкрот. Впоследствии это, а также то, что еще до войны он давал деньги большевикам, предохранило Судобова от многих неприятностей.

В разные годы Судобов помогал разным людям. Когда в двадцать седьмом году у Дивеевского монастыря отняли последние угодья, братия сильно голодала, роптала на Феогноста и хотела разойтись, он передал монастырю большую сумму денег, фактически взял монахов на свой кошт. Его вклада хватило не только для пропитания схимников, но и на то, чтобы закупить все необходимое для правильного богослужения, – острейший недостаток был и в елее, и в свечах, и в муке для просвир. Это лишь часть его помощи. Он также давал деньги на налоги, на взятки чиновникам, от которых непосредственно зависела судьба монастыря. С некоторыми из тех людей, кто тогда, в конце двадцатых годов, правил в Поволжье, у него еще с дореволюционных времен были чуть ли не приятельские отношения, это позволяло добиться многих послаблений и почти на полтора года оттянуло закрытие монастыря. Феогносту, иногда удивлявшемуся его рвению, он говорил, что то, что сейчас делает, возможно, искупит некоторые его прежние грехи и заблуждения. Тем не менее отказываться от прошлого ему было очень и очень трудно. К самому Феогносту он был привязан как малое дитя, буквально за него цеплялся, и Катя была уверена, что без Феогноста Судобов бы снова вернулся в язычество, настолько непрочна его вера.

Когда Феогност и Катя переехали в Нижний Новгород, епископской резиденции там уже не было, два года назад ее конфисковали и в конце концов отдали детскому дому. Правда, при храме Иоанна Богослова, где начал служить Феогност, был большой дом для причта, но там жила семья недавно арестованного и сосланного на Соловки настоятеля храма отца Никодима – попадья, ее мать и целых двенадцать душ детей. Теснить их Феогносту никак не хотелось, и он очень обрадовался, когда Судобов предложил ему с Катей поселиться в его доме, где пустовал второй этаж – три больших светлых комнаты. Детей у Судобова не было, так что в доме было тихо, и это тоже Феогноста устраивало. Поселившись вместе, они еще больше сблизились.

Судобов, если у него не было лекции в университете, не пропускал ни одной литургии, когда служил Феогност, много они разговаривали и дома. Человек немалого образования и совсем другого взгляда на жизнь, совсем другой судьбы, он был Феогносту очень интересен. Однажды, увидев, как бесы мучают Феогноста, Судобов предложил помощь. Феогност принял это за шутку и в тон ответил, что премного благодарен, но только вряд ли у Судобова что получится, и уже всерьез печально добавил, что только в Оптиной и то, когда в келье с ним вместе молился старец Питирим, монах совершенно святой жизни, бесы оставляли его в покое. Но Судобов сказал, что он все-таки попробует, когда-то он это умел и многое еще помнит. Да и бесы вряд ли его забыли.

Больше они на эту тему не заговаривали, но дня через три, услышав, как уже ночью наверху вдруг раздались проклятья, потом грохот, звон, – Феогност, отчаявшись, наверное, запустил в бесов чем-то тяжелым, – он поднялся, постучал в его комнату, Феогност открыл, он был очень смущен, стал извиняться, что побеспокоил хозяев в столь поздний час, но Судобов сказал, что дело не в этом, он с женой еще не ложился, просто, как и обещал, пришел помочь. Бесов, которые в его доме, под его крышей досаждают человеку, которому он многим обязан, пора приструнить.

Позже он говорил Феогносту, что человек, в сущности, сам виноват, что на него нападают бесы. Это бывает тогда, когда он истязает себя, вернее, свою плоть, больше, чем может вынести его природа. Для одних это сущая малость, например, сон на холодном каменном полу, для других – не знающий перерыва пост. Бесы – это души плоти, и когда дух, умерщвляя ее, идет до конца, ей не остается ничего иного, как восстать. Во всем надо знать меру, объяснял Судобов, и иногда есть резон отказаться от некоторых вериг, если такая возможность, конечно, имеется. Речь тут не идет о сластолюбце, который принял постриг, а теперь не может жить без женщин и оттого мучается.

Правда, у Феогноста было другое: Катя не раз повторяла тетке, что особенно сильно бесы стали мучить его, когда он подписал эти два проклятых «обновленческих» тезиса. Он тогда как-то сразу ослаб, ему почти что в один день сделалось не по силам управлять епархией. Феогност и сам это понимал, все сильнее и сильнее хотел уйти, но долго не знал, ни куда, ни – как. Сама церковь казалась злом. В молитвах, которые слышала Катя, он говорил Богу, что чем лучше пастырь, чем честнее и смелее, тем больше зла он несет своим прихожанам, больше арестов и смертей. Если в другие времена на место казненных, на место мучеников становились сотни и сотни новых верных Христу, то в наше проклятое время, наоборот, приходят совсем худые, готовые доносить на свою паству, открывать тайну исповеди, вообще готовые на все, лишь бы заслужить милость в глазах ГПУ и уцелеть.

Со следующего дня Судобов, как и обещал, начал помогать Феогносту. Обычно за час-полтора до того, как тот шел молиться, он принимался гонять бесов и мучить, издевался над ними, глумился, в конце же концов доводил до такого изнеможения, что в них не оставалось и капли сил. Бывало, он устраивал так, что целые дни напролет все, что нужно по дому, делали бесы – и убирались, и готовили, а он в довесок высыплет на пол по мешку черной и белой фасоли и прикажет снова все правильно рассортировать и обратно насыпать. И вот Феогност видит, как будто пыль поднимается над этой фасолью или ветер в косу завивается, – это бесы суетятся, спешат, боятся Судобову не угодить. И вьются, вьются, проклятые, точно по пословице – мелким бесом, чтобы поскорее работу закончить; Феогносту и сладостно, и боязно, потому что ведь бесы, а все равно хорошо, так это похоже на то, как ему еще в детстве мама или нянька читали сказку про нечистую силу и он тогда замирал, до последнего не верил, что человек может с бесами справиться. А вот оказывается, что может, и даже не с помощью веры, как до сих пор и редко когда получалось у Феогноста, а по черным книгам. Позже Судобов очень жалел, что завел в своем доме эти игры, но по-прежнему уступал Феогносту, когда тот просил помочь, а на следующий день самому Феогносту каялся, и он судобовский грех отпускал. Но редко когда просто: часто и епитимью накладывал. Получалось, что здесь у них тоже какая-то игра, Судобов ею тяготился, а Феогност, словно дитя неразумное, играл, играл, все не мог остановиться.