Воскрешение Лазаря - читать онлайн книгу. Автор: Владимир Шаров cтр.№ 33

По словам Кати, поначалу Феогност показал себя очень хорошим наместником. В Нижнем Новгороде в конце того века на пожертвования местных купцов был возведен огромный кафедральный Спасо-Преображенский собор. В нем Феогност не реже чем через день и во все праздники служил полную обедню, а после говорил проповеди, на которые собиралось полгорода. Он не просто объяснял пастве трудные места из Священного Писания, но и с редкой смелостью обличал власть за насилие, жестокость, за казни сотен и сотен ни в чем не повинных священнослужителей. Популярен он был необычайно, если бы не это, его наверняка давно арестовали. Феогност насчет своего будущего заблуждался мало, да и другие понимали, что он так восстановил против себя чекистов, что речь идет о месяцах, а то и днях. Еще за полгода до ареста в городе каждую неделю возникал слух, что все: Феогноста взяли. Но пока его лишь вызывали на профилактические беседы, слухами же чекисты обрабатывали, подготавливали почву. И правда, если первое известие едва не вызвало в городе волнение, то двадцатое встретили спокойно, чуть не с иронией. В городе даже спорили, когда Феогноста арестуют и сколько дадут.

То, что времени у него немного, Феогност помнил всегда. Сила в нем была. Ему не пришлось десятилетиями ждать возможности хоть что-то в церкви поменять, исправить, и он не растратил себя в бесконечной подковерной борьбе. Став в двадцать девять лет епископом, он, по словам Кати, пытался сделать многое из того, о чем думал еще в юности. Он словно забыл, что вокруг настоящее царство антихриста и надо думать не о преобразованиях, а как выжить. Любые реформы – это бездна споров, конфликтов, церковь поначалу они лишь ослабляют.

В Нижнем Новгороде часть каждой литургии Феогност служил не на старославянском, а на современном русском языке, но главное, конечно, его проповеди, когда он по часу и больше рассказывал прихожанам о Древней Иудее, о земной жизни Спасителя. И все же сколько бы сил у него ни было, говорила Катя, к концу года он стал выдыхаться и видел, что выдыхается. Катя считала, что Феогноста сломали две вещи. Первая – его якобы присоединение к «обновленчеству». От внутрицерковной борьбы Феогност был далек, мало что в ней понимал, по молодости лет, по стремительности восхождения он ее просто миновал. В Нижнем Феогност правил вполне самостоятельно и то, что приходило к нему из Москвы, мог не замечать. Так же отнесся он и к появлению «обновленчества» во главе с митрополитом Сергием Старогородским. Конечно, он знал, что «обновленцев» поддерживают большевики, и уже по одному этому старался держаться от них подальше. Некоторые пункты «обновленческой» программы, правда, были ему близки, нечто похожее он думал и сам. И тут вдруг его вызывают в ГПУ и заявляют, что претензий за те одиннадцать месяцев, что он в Нижнем Новгороде, к нему уйма, и к священникам его епархии тоже. Вслед за владыкой они не проповеди произносят, а на митингах выступают, часто то, что они говорят, иначе чем призывом к бунту счесть невозможно. Феогност стал оправдываться, но чекисты его перебили, сказали, что и у них, и в комитете партии не сомневаются, свою пулю он давно заслужил. А дальше заговорили мягче, обнадежили, что если Феогност присоединится к «обновленцам», многое ему простится, и добавили, что предложение не их, не нижегородское, а из самой Москвы.

Торг тогда шел ровно трое суток, в итоге же из двенадцати пунктов «обновленческой» декларации Феогност подписал всего два, в сущности, вполне невинных. Но чекисты его переиграли. В газетах имя Феогноста было напечатано в списке епископов-«обновленцев», и сколько он потом ни доказывал, что никогда к ним не присоединялся, а из их тезисов подписал лишь шестую часть, никто слушать его не хотел.

Феогност был произошедшим раздавлен. Катя это и так видела, и по его молитвам. Он проклинал собственную глупость, каялся, что предал церковь, помогает ее расколоть. Именно тогда его с новой силой начал мучить нечистый. Время от времени бесы нападали на Феогноста еще в детстве. В Тамбове бывало, что его молитву прерывали дикие боли, причем он так кричал и его так било, что местный врач был убежден, что у ребенка эпилептический припадок. Потом и муки, и боли сошли на нет или, во всяком случае, почти сошли и возобновились лишь, когда он принял постриг. Правда, припадки стали другие. Он больше не терял сознания, не кричал и не падал, теперь из-за бесов он просто не мог сосредоточиться, в голове начиналась какая-то сумятица, настоящий сумасшедший дом, когда уже не разберешь, где право, где лево, где хорошо, а где плохо; зло, которое в нем было, начинало казаться ерундой или даже чем-то хорошим, в чем каяться глупо. Между тем в епархии после газетных статей все постепенно улеглось. Прихожан у Феогноста раза в три поубавилось, многие не могли простить ему отступничества, считали раскольником и трусом, некоторые даже агентом ГПУ. Свободу, с которой он проповедовал, теперь объясняли как раз покровительством органов. Он что-то еще пытался сделать, но все было ему в укор.

Что бесы усилились именно после пострига, Катя привыкла объяснять тем, что нечистая сила нападает на того, кто особенно ей опасен. Обычно бесы не давали ему молиться какой-то выходящей за рамки любых приличий возней, играми, веселым шумным баловством, на которое трудно сердиться, но которое отвлекает больше всего другого. Когда же Феогносту удавалось их не слышать и не замечать, они что-то перевертывали – и он или забывал порядок слов, или одно и то же слово, будто заведенный, повторял, повторял, в конце же концов, совсем запутавшись, начинал на бесов гневаться, кричать. Тут они дружно исчезали, но и он снова вернуться к молитве уже не мог.

Его легкое, без надрыва, наоборот, с детской доверчивостью, умение обращаться к Богу, слушать Его, говорить с Ним – он так молился всегда, кроме тех дней, когда ему и в самом деле было невмоготу, – напрочь его оставляло. Пытаясь спастись от бесов, он и до «обновленчества» дважды, каждый раз недели на полторы, уезжал в Оптину к своему духовнику отцу Питириму, как и во времена послушничества, жил там с ним в одной келье. Питирим старался и на минуту не оставлять его одного, знал, что стоит ему выйти, бесы нападут на Феогноста с новой силой. Эта необычная даже для нечистой силы ожесточенность среди оптинских старцев вызвала разногласие; одни, подобно Кате, говорили о святости Феогноста, из-за которой дьяволу во что бы то ни стало надо ему помешать, другие, наоборот, о его слабости, дьявол видит, что Феогност непрочен в вере, что здесь он может нанести Господу урон, вот и нападает. Таков, Аня, зачин темы: «Феогност и бесы». Дальше тетке было рассказано много интересного.

Еще когда Феогност был настоятелем Дивеевского монастыря, у него появился духовный сын, позже близкий друг, профессор химии Нижегородского университета, некто Судобов. Человек он был на редкость занятный. Родом из семьи богатейших купцов, владевших мануфактурами и пароходами, сам Судобов делами заниматься не захотел и, достигнув совершеннолетия, уехал учиться в Германию. С детства он страстно увлекался алхимией и в Германии получил дипломы сразу по двум специальностям – философии в Геттингене и химии во Фрейбурге. Алхимию он считал не просто матерью наук, а как бы «правильной» наукой, соединившей в себе механическое познание природы с пониманием сути, если хочешь, души мироздания. Не холодная природа, существовавшая вечно и к человеку безразличная, а материя, так же, как человек, созданная Высшими силами, живая, мятущаяся, находящаяся с ним в неровных, полных страстей отношениях.