Баблия. Книга о бабле и Боге - читать онлайн книгу. Автор: Александр Староверов cтр.№ 42

– Пап, я правильно ей сказала? Ну правда, довела бы она меня.

– Конечно, правильно.

– Но я все равно ее люблю, сильно. Так же, как и тебя. Я вас одинаково люблю. Ты не думай.

– Я и не думаю. Пошли давай.

И они пошли.

Подготовка к операции заняла несколько часов. Сначала делали анализы, потом ждали седого профессора, пока приедет из дома. Доктор приехал злой, недовольно пробурчал, что вот опять Арсен подкинул ему работки в выходные, но, увидев Сашку, разулыбался, стал подшучивать и вгонять в краску юную девицу. Явно получал от этого удовольствие. А когда Алик протянул деньги, он совсем успокоился, сказал: «После, потом» – и назначил операцию на десять вечера. Профессор был опытным, вменяемым и евреем. Все три фактора внушали Алику оптимизм.

В ожидании операции говорили ни о чем. О ерунде всякой. Шутили много, похохатывали. Издевались над звонившей каждые десять минут Ленкой. Он предложил принимать ставки на звонки жены: когда она позвонит через 10 минут, а может быть, через 9.54. Не угадали ни разу, но каждый звонок встречали оглушительным смехом. Время прошло незаметно. Только когда Алика попросили выйти из палаты, чтобы дочка смогла привести себя в порядок перед операцией, у него снова что-то ухнуло внутри. Две санитарки вывезли каталку из палаты. На каталке лежала Сашка. Голенькая, бледненькая, накрытая больничной простынкой, в уголке которой чернел расплывшийся штампик. Каталку повезли к лифту. Алик старался идти рядом с ее головой. Не успевал, сбивался с шага, суетился, пытался догонять. Говорил, что все будет хорошо, дотрагивался до ее руки, поправлял простыню. Дочка от страха тараторила:

– Да нормально, пап, все будет нормально. Нормально. Доктор хороший. Еврей. Нормально. Я не волнуюсь. Все хорошо. Нормально все будет… Хорошо, нормально…

Каталку завезли в лифт. Двери начали закрываться, Сашка успела вскинуть два пальца вверх, Алик поднял кулак… И все, сомкнулись двери. Тишина наступила.

«Даже поцеловать не успел на прощание, – подумал он. – …На прощание? На про…»

Мысли кончились. Была одна, но додумать ее до конца Алик не мог. Он пошел в палату. Коридор, покрашенный в веселенький желтый цвет, украшали детские рисунки, забавные рожицы, яркая белиберда, травка, цветочки.

– На прощание?..

В палате было темно. Санитарки выключили свет перед уходом. Только в окне вдалеке светились жилые многоэтажки. Алик прислонился к холодному стеклу. Внизу, в темноте, угадывались очертания церкви. Близко очень. Церковь выглядела странно, без куполов, но с колокольней. Красиво. Он попытался рассмотреть, опустил голову. Неожиданно ударили колокола. Бууум, бооом, бууум…

– На прощание?!

Алик отпрянул от стекла, выбежал из палаты и понесся вниз на первый этаж мимо поста охраны на улицу. Выскочил на крыльцо как был, в легкой рубашке, закурил. Полегчало. Он стоял один на крыльце больницы. Ни прохожих, ни автомобилей. Слева от него, аритмично мигая, трещал закоротивший уличный фонарь. Ветер гнал по пустой дороге поземку. Снежные ленты выделывали замысловатые пируэты, бились в светящуюся витрину итальянского ресторана напротив, звенели, как хрустальные подвески на люстре, и снова осыпались на землю. Одна из ленточек оторвалась от сплетенного белого клубка и хлестнула его по лицу.

«На прощание? Как же так, на прощание? Этого не может быть. Это невозможно. Я жить тогда не смогу. Дышать не сумею. Н-е-е-е-е-т!»

Алик поднес горящую сигарету к губам, сделал мощную затяжку, пальцы обожгло. Он выбросил окурок и тут же прикурил еще одну.

«Это же Сашка, дочь моя. Счастье мое. Любовь моя. Она же такая чистая, светлая, юная. Меня, меня возьмите! Это я мразь, я все заслужил. Ее оставьте. Господи, кто бы ты ни был. Даже если ты такой же, как я. Я понимаю тебя, сам бог как бы… Знаю, тебе насрать на все. У тебя свои заботы, проблемы. Не до меня тебе. Но послушай, послушай, если ты такой же задроченный жизнью парень, как я, если ты такая же мразь… Послушай, сволочь! У тебя ведь тоже есть дети. Ты же их тоже любишь. Услышь меня, пожалуйста! Пойми меня, умоляю! Ради деток своих пойми. Пусть у нее все будет хорошо. Пусть она живет только. Знаю, что сложно. Сложно услышать. Но ты попробуй, тебе стыдно будет потом, если… Мне вот стыдно было. И знай, если ты такой же, как и я, знай. Там еще один есть над тобой, такой же!.. Наверняка есть. И придет время, попросишь, и он тебя не услышит. Поэтому услышь, услышь меня, ради себя хотя бы услышь… А если я ошибаюсь и ты другой… Мудрый, великий, всеблагой, на меня ни разу не похожий. То прости меня, но все равно помоги ей. Мне не помогай, только ей. Я не буду спрашивать, за что мне это. Я знаю. Я согласен. Пусть сумасшедший. Пусть в Кащенко. Пусть что угодно. Но она. Она… Господи, помоги ей!»

Снежные ленты за оградой больницы совсем взбесились. Сплетенный клубок соскочил с дороги, подкатился к крыльцу и навалился на Алика. Колючий снег бил по лицу, заползал под рубашку, под джинсы. Жалил тело. Из глаз покатились слезы. Ноги подкосились. Он упал на колении и, стараясь переорать свистящие и воющие ленты, закричал:

– Да!.. Давай меня! Меня давай!!! Правильно!!! Меня!!! А она пусть живет!!! Меня, только меня!!!

Вдруг все стихло. Белый клубок отстал от него и покатился по Полянке к Кремлю. Алик стоял на коленях, на ресницы и волосы налип снег. Руки и лицо покраснели от холода. Он попытался подняться. Не смог. Ударило, будто током.

«А ведь это же улица с двусторонним движением, – с ужасом понял он, – я здесь в грязи купаюсь, там небоскребы взрываются. А там я что делал с Антуаном? Много чего делал. Зажигал. И вот Сашка в операционной, под ножом… Точно, так и есть. Все объясняется тогда. Все логично».

Он зачерпнул пригоршню снега с крыльца и стал растирать себе лицо. Потом бросил, замер, уставился невидящими глазами в одну точку.

«Получается, я во всем виноват. Это я Сашку… Сам… Я сам… Нет, нет, я не допущу. Я исправлю. Прямо сейчас, окажусь там и все исправлю. Сейчас, сейчас…

Алик закрыл глаза и представил прекрасный город во всех подробностях. С желтыми дворцами, стеклянными небоскребами, зеленоватым морем, гламурными клубами и людьми в этих клубах. И Антуана представил…»

Когда открыл глаза, перед ним была все та же улица Полянка с мигающей вывеской модного итальянского ресторана. Он попробовал еще раз, снова зажмурился… Ничего не получилось. С большим трудом он встал с колен. Ноги не держали. Он сел на ступеньку больничного крыльца, достал сигареты, закурил и заплакал. Сил молиться и просить больше не осталось. Только курить и плакать мог. А потом только курить.

Сколько времени так просидел, он и сам не знал. Пачку сигарет, по крайней мере, выкурил. Час, наверное, а может, больше. Сзади подошел охранник, похлопал по плечу.

– Мужчина, это вы отец девочки, которую с аппендицитом привезли?

– Да.

– Вас по телефону спрашивают из хирургии, срочно.

Алик поднялся и, не чувствуя онемевшего то ли от холода, то ли от ужаса тела, на ватных ногах пошел к телефону. Он знал, что сейчас услышит. И так не хотелось идти. Но шел. Как на казнь шел. На эшафот поднимался. Взял потертую, грязного серого цвета трубку. Не удержал. Уронил. Снова взял. И снова уронил. Схватил двумя руками, прижал к уху.