Брик-лейн - читать онлайн книгу. Автор: Моника Али cтр.№ 90

Шану каждый день считал деньги. Щеки у него похудели.

— У меня такое ощущение, что, пока меня нет, ты не шьешь, а баловством занимаешься. Неужели в этой проклятой стране даже денег нельзя заработать?

Назнин кивнула:

— Вот. Вот еще немного.

Шану посмотрел на деньги. Действительно немного.

— Я с ним поговорю.

— Нет!

Шану хотелось что-то сделать с вдруг повисшей тишиной. Тишина стала удушающей, и Назнин задышала чаще.

— С кем «нет»? — спросил Шану. — С кем ты не хочешь, чтобы я разговаривал?

— Ни с кем. Я поговорю… Нет, ни с кем. Тебе ни с кем не надо разговаривать.

— Тогда я с ним поговорю.

— Я сама.

— Что сама?

— Поговорю с ним.

— С кем?

— Зачем ты это делаешь?

Шану пожал плечами:

— Я? Что я такого делаю? — Потер пальцем подбородок. Слишком долго он наблюдал за внутренним миром, не за внешним. — Попроси прибавки хотя бы вдвое. Объясни, что это ненадолго. Скажи, что муж просит, скажи, что, к счастью, твой муж — образованный человек.

Однажды вечером Шану сказал:

— Дети привыкают ко всему. Место — понятие нематериальное. Они привыкнут там, на месте.

— Шахана слишком быстро взрослеет.

Шану покачался пару минут.

— Слишком быстро созревший плод слишком быстро сгнивает.

Он сидит по-турецки посреди кровати в желтом жилете и голубом клетчатом лунги. Назнин в ночной рубашке — с краю, расчесывает волосы. Наблюдает за мужем в зеркале. Чувствует на себе его взгляд. Это длится уже, кажется, целую вечность. Расческа скользит по прямым черным волосам. Лоб кажется тяжелее обычного, и Назнин выпятила подбородок, чтобы сгладить это ощущение.

Она думала о муже. Столько лет говорит о поездке на родину. И теперь собрался воплощать эти разговоры в жизнь. Уроки истории: в конце концов они учат не прошлому.

— Как ты думаешь, что с ними там будет? — спросил Шану.

— Одному Богу известно.

Шану поморщился. Назнин решила, что он обдумывает ответ, но увидела, что это он от боли.

— Что случилось?

— Язва опять.

Назнин принялась яростно расчесывать правую сторону. Шану наблюдал за ней.

— Мне кажется, я поступаю правильно, — сказал он.

Она опустила расческу. Волосы упали на щеку. Погрузила в них руку — плотные, густые, как патока. Приоткрыла губы и увидела в зеркале, что мужчина смотрит на женщину. Лицо женщины мягкое, с плавными изгибами, она хоть и не красавица, но есть в ней что-то, что привлекает мужской взгляд.

— Ты рада, что мы уезжаем? — Шану улыбнулся. Улыбка получилась грустная.

— Раз на то воля Господа.

Шану подвинулся к ней. Положил руку ей на спину. Она услышала запах его масла для волос и дезодоранта, почувствовала тепло его руки. Где-то наверху смыли в туалете, открыли и закрыли дверь, заскрипели пружинами на кровати.

— Но ты ведь хочешь, правда?

Он положил подбородок ей на плечо.

Между его лицом и ее — занавес волос.

«Будем ли мы так же сидеть в Дакке? — подумала она. — В такой же комнате? И будем ли мы так же сидеть и так же чувствовать, и будет ли все так же, как здесь, только в другом месте?»

Шану поднял голову:

— Конечно, хочешь. — Улыбнулся. — Иначе какая же ты сестра, если не хочешь? Конечно, ты хочешь домой.

Все проекты свернуты. Остался только один, и все ненужные расходы сокращаются. Никаких безделушек на компьютер и на машину. Резко упали расходы на книги. Шану теперь подолгу ездит, а когда возвращается, не хватает сил рассказывать о невежах на заднем сиденье. Может, от усталости, может, из-за открывшейся язвы, но удовольствия от еды он тоже не получает. Стоя съедает тарелку каких-нибудь хлопьев или отрезает себе чуть-чуть хлеба, словно, чтобы отрезать нормальный кусок, понадобится слишком много сил.

— Подожди, я разогрею бхаджи, — говорила Назнин.

Но он не поддается соблазну.

Деньги Шану носит в кошельке на ремне, который купил как часть туристического снаряжения, и снимает его вечером в последнюю очередь. В этом кошельке — все их деньги, и дверь Назнин открывает с осторожностью. Дважды она слышала, как ругается миссис Ислам в общем коридоре, стоя у себя в прихожей и прижавшись к стене.

После молчания в ответ на стук миссис Ислам начинала своим загробным голосом:

— Я прошу у тебя всего лишь стаканчик воды. Стаканчик воды старой женщине, которая забралась так высоко, чтобы встретиться с подругой.

Назнин смотрела на отваливающуюся штукатурку.

— Я знаю, что ты дома.

Опять тишина.

Однажды вечером после двойной смены Шану пришел домой и застал Карима за компьютером.

— Салам алейкум, — сказал Карим.

Он уже долго сидел за компьютером и теперь зевнул и потер глаза.

— Ваалекум асалам.

Шану положил ключи на сервант. Руки болтаются. Брюки завернулись внизу, показались носки, один серый, другой черный.

Карим потянулся. Уставился в экран, снова начал зевать, как будто по-другому не передать, как он устал и как спокоен. Назнин погрузила пальцы в ткань сари на коленях. Если она сожмет пальцы еще сильнее, то закричит, и от крика комната развалится надвое. Но она не издала ни звука.

Шану расстегнул и снял куртку. Он ее держал за капюшон и рассматривал, словно не понимал, что это такое. Бросил ее, она упала на пол и прикрыла его ботинок и серый носок.

— Интересно?

Карим не торопился с ответом. Почесал ухо, хрустнул суставами.

— Да, брат. Это исламский сайт, — прикрыл рукой очередной зевок, — надеюсь, брат, ты не возражаешь.

— С чего бы мне возражать?

Карим пожал плечами. Посмотрел на ногти.

— Когда я был в вашем возрасте, молодой человек, знаете, кем я хотел стать? Государственным чиновником. Собирался сдать все экзамены, потом спекулировать на бирже, потом зарабатывать больше всех, потом возглавить отдел, потом стать непременным секретарем, потом секретарем кабинета министров, потом чертовой правой рукой чертова премьер-министра.

Впервые в жизни все лицо у Шану стало серьезным, не только глаза. Все лицо объединено одним выражением.

— И я думал, а почему бы и нет? Ведь возможно все.

Нога Карима запрыгала, беззвучно отбивая ритм.

— Возможно все, поэтому все, чего я хотел, казалось возможным, — продолжал Шану, — но как же все остальные возможности? На которые мы не обращаем внимания в молодости, но которые все равно присутствуют? Однажды просыпаешься и говоришь себе: это не мой выбор. А потом сидишь и думаешь: а чей?