Брик-лейн - читать онлайн книгу. Автор: Моника Али cтр.№ 13

Начался дождь. И, несмотря на дождь и ветер, хлещущий по лицу, несмотря на боль в ноге, руке и мочевом пузыре, несмотря на то, что потерялась, замерзла и вела себя глупо, Назнин почувствовала радость. Она говорила, по-английски, с незнакомцем, ее выслушали и поняли. Разговор вышел совсем коротенький. Но это лучше, чем ничего.

Назнин вернулась домой за двадцать минут до возвращения мужа, промыла рис, поставила на огонь, перебрала горсть чечевицы, очистив от маленьких камушков, о которые можно зубы сломать, высыпала чечевицу в ковш, залила водой, не посолив, поставила на огонь. Сняла обувь и изучила волдыри. Надела свежее белье и сари, постирала намокшую под дождем одежду. Сложила отжатое сари на бортик ванной, как розового сонного питона.

Шану вернулся, когда она снимала с чечевицы коричневую пенку.

— Понимаешь, — сказал он, словно разговор не прервался за целый день ни на минуту, — все равно не так уж много я могу сделать. Ни мне, ни кому другому не исправить того, что совершила твоя сестра. Если она решит вернуться к нему, то вернется. Если решит остаться в Дакке, то останется. Чему быть, того не миновать.

Шану прислонился к буфету. Он не снял еще ни капюшона, ни перчаток. Сложил руки на животе. Назнин слышала его дыхание, потом он начал напевать себе под нос. Мотив детской песенки, глупой детской песенки, о неудавшемся походе к дядюшке за молоком и рисом. Каждую клеточку пронзило нечто большее, чем просто омерзение. Когда плывешь в пруду и к ноге или животу вдруг прилипает пиявка, испытываешь примерно то же самое.

— Давай куртку, — сказала она, — может, пройдешь в комнату и сядешь?

— Ах, куртка. — Он, не переставая, напевал. — Когда родится сын, мы с ним разучим песенки. Ты знаешь, что ребенок все слышит, будучи еще в утробе? Если я буду ему петь, то он, когда родится, узнает мелодию.

Шану грохнулся на колени, обнял Назнин за талию и начал петь ей в живот. В руках у нее был ковш с кипятком и пенкой, прямо над его головой. Назнин с большой осторожностью перелила содержимое в миску.

— Может, ты туда съездишь? — Ее слова булькали, как кипящая вода.

— Куда? — Он снял капюшон и заморгал.

— Куда? В Дакку. Отыскал бы ее.

Шану встал на ноги. Прокашлялся. Тупо перемешал чечевицу, поднял крышку кастрюльки с рисом и выпустил оттуда весь пар: рис теперь не приготовится как следует.

— Ну, — протянул он, — может, и съезжу. Похожу по улицам, поспрашиваю у прохожих: «Вы не видели сестру моей жены? Она недавно сбежала от мужа и прислала свой новый адрес: Дакка». И мы ее живо разыщем. Понадобится всего-то пара-тройка жизней. Да и здесь особо делать нечего. Всего только степень получить да повышение, ну и еще сына родить.

«Возможно все! Так и подмывало выкрикнуть ему это. — Знаешь, что я сегодня сделала? Зашла в паб. Воспользовалась туалетом. Что, трудно представить? Я шла милю за милей, наверное, прошла весь Лондон, и конца-краю ему не было. А чтобы попасть домой, я зашла в бангладешский ресторан и спросила дорогу. Я смогла!»

— Ну что, собираю чемоданы? Или ты уже собрала? Поеду в Дакку, найду Хасину на улице, привезу ее сюда вместе с нами жить. Возьму в придачу остальных твоих родственников, устроим здесь свой маленький Гурипурчик. Замечательное предложение!

— Как знаешь. Я просто сказала.

Шану снял куртку. Хотел потереть лоб, но увидел перчатки на руках, снял их.

— Ты переживаешь за нее. Послушай. Иногда надо подождать, а там видно будет. Иногда это самое лучшее, что мы можем сделать.

— Знаю. Уже слышала.

Назнин бросила в чечевицу три щепотки соли — зерна уже достаточно проварились. Добавила чили, тмин, куркуму и нарезанный инжир. Золотистая смесь стала надувать жирные и довольные пузыри. Назнин попробовала и обожгла язык. Но боли не чувствовала — сердце пылало, оно взбунтовалось.

Из молитв Назнин вычеркнула повышение. На следующий день нарезала три очень острых красных перчика и вложила, как гранату, мужу в бутерброд. Грязные носки снова сунула в ящик с бельем. Когда вырезала ему мозоли на ногах, случайно скользнула бритвой мимо. Бумаги перепутались после уборки. Все домашние дела — плебеи при дворе его величества Шану — буксовали. Начались небольшие мятежи, рассчитанные на подрыв государства изнутри.

Миссис Ислам отвела Назнин к доктору Азаду. В приемной сильно воняло, словно с потом из пациентов выходили болезни. Пожилой человек с крючковатым носом сидел в углу и угрюмо что-то потягивал из жестяной банки. У самой двери на стульях веером рассыпалась большая семья африканцев: кожа цвета мокрых речных камней, длинные красивые шеи и маленькие грустные глаза. На руках у них перешептывались дети. Взрослые молчали. На лицах ничего, кроме готовности ждать. Ожидание — их основная профессия.

Миссис Ислам втянула воздух через сомкнутые зубы. Пошевелила ногами под стулом и потерла правую пятку левой тапочкой. Из большой черной сумки (сумка, как у врача, но пахнет из нее мятными конфетами, а застежка украшена яркими стеклышками) достала целлофановый пакет с носовыми платочками.

— Вот, милая, возьми. Это тебе.

— Какие они у вас хорошенькие, какие славные.

Миссис Ислам фыркнула:

— Мне их кто-то подарил. Мои носовые платочки всегда самого высокого качества. Если тебе нравятся эти, то я тебе еще принесу.

— Нет, спасибо, не надо.

— И тебе они тоже не нравятся, — миссис Ислам подняла руку, чтобы ей не возражали, — тогда отдай их мужу.

Она наклонилась к Назнин. Из бородавки возле носа торчат три щетинки, которые после щипчиков стали еще крепче и толще.

— Как у тебя сейчас дела с мужем?

Назнин отвела взгляд.

— Все в порядке. Только вот мозоли его мучают, и желудок периодически болит.

Краем глаза увидела, как собеседница покачала головой и поджала губы. Пауза.

Миссис Ислам снова заговорила:

— Можешь ничего мне не рассказывать. Знаю я это все. Мне и рассказывать ничего не надо.

Назнин посмотрела на объявление на пяти языках.

— Ко мне идет вся молодежь. Они знают: что мне ни расскажешь, все останется в тайне. Но если не хочешь говорить, то я не буду слушать.

Объявление гласит: не курить, не пить, не есть. Только то, чего не делать.

— Послушай, что расскажу. — Миссис Ислам взяла Назнин за запястье. Сухая и горячая рука. Припудренная кожа, словно она растворяется от влаги. — В моей молодости до ближайшего колодца идти было две мили. В нашей деревне был свой колодец, но вода в нем испортилась, потому что ее прокляли, и в пруду тоже была отравленная вода. Две тяжелые мили к воде и две тяжелые мили обратно. И женщинам это надоело. Они продолжали носить воду и жаловаться мужьям, но что те им отвечали? Ничего. Потому что мужчинам было все равно. Страдали-то не они. С чего бы лишний раз им напрягаться? Тогда все деревенские женщины собрались вместе, чтобы решить, как им быть. Для начала друг другу поплакались. Потом друг другу посочувствовали. Потом поругали мужчин. Потом стали думать, что же делать.