У нас в саду жулики - читать онлайн книгу. Автор: Анатолий Михайлов cтр.№ 81

3

Чемпионат СССР начинается где-то в середине марта, и к этому времени таблица должна быть уже готова. И тогда из всех городов можно услышать репортаж. Сначала из Тбилиси. Потом из Киева. Потом из Минска… И, наконец, из Москвы и из Ленинграда. Каждый сезон в Москве открывается 2 мая. И почему-то всегда «Торпедо» – «Спартак».

Не видя еще живьем (за исключением «Трактора» и «Динамо»), ни одной команды, я полюбил произношение кочующих из репортажа в репортаж фамилий: Чистохвалов, Маргания, Бесков… Веньковатов, Дементьев, Сарджевеладзе…

Нравились и просто отдельные слова: корнер, пенальти, офсайт… Но больше всего завораживал маслянистый голос Вадима Синявского: «Внимание! Говорит Москва! Наш микрофон установлен на центральном стадионе «Динамо». Ну, и конечно, футбольный марш.

Названия команд звучали для меня волшебной музыкой: «Крылья Советов», «Зенит», «Даугава»… Себе я выбрал «Крылья Советов», и теперь из всех газет, включая и папино «Юманите», помимо футбола, стал вырезать все статьи, где упоминается город Куйбышев, даже если это отчет о слете каких-нибудь хлеборобов или животноводов. И когда чемпионат СССР был у меня продублирован на столе, то самая заветная пуговица от дедушкиной телогрейки досталась центральному нападающему «Крылышек» Александру Гулевскому. А когда я стал болеть за «Спартак», то Александра Гулевского сменил Анатолий Ильин.

4

Но это все потом. А сейчас еще только осень 1950-го. И, высунув кончик языка, я вывожу красным карандашом плеточку Никиты Симоняна. В этом году он забил тридцать четыре гола!

Мне девять с половиной лет, а Гале Тюриковой, наверно, уже двенадцать. И я за Галей «стреляю». Ну, что значит стреляю? Просто закрою глаза и мечтаю. Конечно, про себя. Но почему-то все об этом знают.

И вдруг Потэска мне и говорит:

– Сундук, а, Сундук… слышь… а Галька-то Тюрикова в тебя… бля буду… втрескалась… – и, так это понимающе, в знак солидарности лыбится.

Потэска уже носит кашне, и через восемь лет во время фестиваля его на несколько лет заметут в Архангельскую область. За ограбление делегата из Мозамбика. И когда его «брали мусора», то он от них уходил в Подсосенском переулке по крышам. По крайней мере, так гласит легенда.

И, получив такую информацию, от переизбытка чувств я витаю в облаках.

Если закрыть глаза, то Анисим дает мне пас, и я в одно касание пяточкой переправляю мяч в ворота. И Галя все видит…

А если их открыть, то из окошка третьего подъезда меня окрыляет такая картинка: прижав к бокам локти и выставив перед собой ладони, Галя взлетает над все мелькающей и мелькающей веревкой и как будто плывет…

Но Леня Спича мне потом все рассказал. Что Потэска просто пошутил. Всем было интересно, как себя теперь Сундук поведет. И все потом надо мной смеялись.

А завершает мой этюд такое воспоминание.

Потэска разбил Спиче нос, и, хотя Леня давно упал, бой все равно продолжается. И, кроме испачканной рубашки, кровь досочилась уже до самого ремня и все стекает и стекает теперь по штанам… Но Потэска все продолжает и продолжает бить…

И девочки, в том числе и Галя Тюрикова, стоят и смотрят…

Недавно в «Моей маленькой лениниане» Венички Ерофеева я обнаружил у Владимира Ильича такую шуточку:

«Тов. Цюрупа! Не захватите ли в Германию Елену Федоровну Размирович? Крыленко очень обеспокоен ее болезнью. Здесь вылечиться трудно, а немцы выправят. По-моему, надо бы ее арестовать и по этапу выслать в германский санаторий. Привет! Ленин» (7 апреля 1921).

Елена Федоровна Размирович – Митькина бабушка и соратница моего дедушки. А дедушка кадрил соратницу товарища Крыленко – товарища Коллонтай. И потом дедушку выслали в Германию, а по возвращении на Родину выправили ему диагноз «враг народа».

И хорошо еще, вмешался Климент Ефремович. А Митька теперь, выходит, мой побратим.

Но самое главное все-таки не это. Митька – единственный на Покровском бульваре человек, которого я потом встречу на концерте Булата Окуджавы.

1

Я выхожу на лестницу и, подкравшись к ступенькам, ложусь животом на перила. Можно, конечно, и подкараулить лифт, но внизу тишина. Раньше, когда лифт внизу, его и не вызовешь. И даже не было кнопки.

Витожка обещал мне и чехлы, но пока дает напрокат одни «норвежки». Так у нас называют беговые коньки. И еще их называют «ножи». Витожка их берет за рубль с полтиной у брательника и за каждый вечер снимает с меня трюндель.

Скатившись на первый этаж, я выхожу во двор и, аккуратно ставя «норвежки» в снег, сворачиваю в подворотню.

На фоне тускло мигающей лампочки немеркнущие герои моего времени. Андрюша с чувством собственного достоинства все так же цыркает в урну. У Петушка к заветным сапогам добавилось шелковое кашне. У Кольки Лахтикова теперь сверкает фикса. На Скоморохе вместо сдвинутой на лоб ушанки с залихватским помпончиком вязаная шапочка. Бабон все такой же озабоченный и грязный. А Двор Иваныч вдруг куда-то пропал. Наверно, сел.

Зато меня больше никто не обыскивает: я теперь «на ножах».

2

Когда мороз несильный, обычно я топаю прямо в кедах, а связанные шнурками «ножи» перекидываю через плечо. И прямо на месте переодеваюсь. А кеды запихиваю под скамейку. И чтобы потом найти, скамейки не мешает пересчитать. Но сегодня обещали минус двенадцать. И на бульваре еще терпимо – снег, а хуже всего уже на Покровке переходить через светофор. И чтобы не затупились лезвия, приходится еле ползти.

Еще бы не помешало прихватить с собой напильник, но точить напильником одному – несподручно. Протянешь конек товарищу, и тот, зажав его между ног, как будто бы дрочит. Потом попробует на ноготь: режет или не режет? И если режет, значит, с ногтя сойдет стружка.

Но у меня нету товарищей. Анисим копит на гантели, а Сема весь ушел в авторучки. И потом, когда начнут шмонать, могут и припаять холодное оружие.

3

На Чистых прудах толпа в основном катается на «гагах». Или на «канадках». А высший пилотаж – это заделать «пистолет» – присесть на одну ногу, а та, что, вроде ствола, смотрит вперед, – и как будто стреляет. И стелющимся по льду краснознаменным ансамблем, держась друг за другом за плечи, вдруг пролетит галдящая сороконожка…

А на «норвежках» кататься запрещено. В прошлом году, говорят, еще разрешали. Но на 8 марта кому-то пропороли живот. И теперь на входе вместе с контролершей дежурит «мусор» и проверяет все чемоданы и сумки. А если недоглядел, то при выходе на лед возле перил стоит еще один «мусор».

Но шила в мешке не утаишь: сегодня я уже досчитал до пяти. И на тех, кто на «ножах», как в будущей песне Высоцкого, «Идет охота…».