У нас в саду жулики - читать онлайн книгу. Автор: Анатолий Михайлов cтр.№ 63

Я подхожу к столу и смотрю на свечи. И над каждой светится пламя. Дотронувшись фитилем до огня, я вставляю свою свечу в ячейку. Но она тут же падает, и я ее успеваю подхватить. Я стою со свечой, и передо мной точно море, а я не умею плавать. Но потом догадываюсь.

Теперь я дотрагиваюсь до пламени основанием. Воск сразу же плавится и, заполняя лунку, образует фундамент. И как будто вросла. Пламя колеблется и, кажется, вот-вот и погаснет…

Все-таки дышит. Свеча для Натальи Михайловны. Пускай горит. Вместе с остальными. Я слежу за своей свечой глазами. Запомнил. Четвертая с краю.

Как и у нас на кухне, обычный деревянный столик; на клеенке листы, в клеточку или в линейку, а на листах – каракули с именами. Анна, Антон, Евдокия… И наверху заглавие – О УПОКОЕ. Возле столика на табуретке корзина, или что-то вроде хлебницы. Несколько пачек печенья, груда конфет, пачка чаю. Подошла старушка и положила еще один листок, и тоже весь в каракулях. Потом достала два бублика и опустила рядом с печеньем.

На куриных ногах похожий на урну для голосования ящик. Над щелью – дощечка и надпись – НА РЕМОНТ МОНАСТЫРЯ. И каждый, кто подходит, что-нибудь туда кидает.

Я лезу в карман и нащупываю гривенник. И еще у меня трешница, на четыре дня. Трешницу жалко, а гривенник – как-то неловко.

Теперь уже не море, а озеро с мерцающими кувшинками, только вместо лепестков – свечки, и над каждым бутоном склонившейся бабочкой свисает огонек – зеленоватый, оранжевый, красный… сплошные огоньки; а между ними – лики, то прямо тут же, за лампадкой, а то из глубины на стене, а иногда и целые таблицы – как будто фотографии на память после окончания школы. И рядом со словом ВЫХОД – во весь рост Иисус Христос. А ноги с гвоздями – точно живые. И некоторые подходят и целуют.

Переливающийся радужными тонами откуда-то сверху – проступивший накат перезвона… Оказывается, часы. Я поднимаю глаза – и, вместо стрелок, правда, совсем в другой плоскости, как бы идут чередой люстры. Но тоже по кругу. И совсем не такие, как на вокзале, а словно светящаяся музыка – в металле и в стекле. И каждая лампочка – в виде свечи. А над головой – голубым сводом – купол.

И тут как-то вдруг неожиданно запели. Я оборачиваюсь и вижу балкон, а на балконе – мужчины и женщины, многие в очках; перед поющими – на подставках раскрытыми книгами – ноты. И кажется, что поют без всяких слов, один лишь звук, пока еще только наметки… Но вот все шире и шире – разносится по сторонам и, перекатываясь между стенами эхом, уносится к своду…

Я вообще-то подозрителен к хору, но такое пение мне по душе.

А здесь, внизу, уже начинается шествие, где-то я что-то подобное видел, и тоже по кругу, а внутри – пятачок; по-моему, у Ван Гога, и называется «Прогулка»; только вместо полосатых костюмов – темные рясы, а там, где перед охранником ствол, – у каждого в кулаке по факелу (конечно, не очень-то красиво так очернять спустившихся на землю привратников, но что-то я этим небесным отмычкам не доверяю); а тот, что посередине – недаром же говорят «золотая» – в таком позолоченном шлеме, – наверно, митрополит.

И вдруг тоже запевают. Но не как на балконе. А точно отчитываются на собрании. Господи, помилуй… Господи помилуй… Господи помилуй… – и факелы – то сходятся, а то расходятся. Как смена караула.

А те, что сплотились в молитве – в каком-то неистовом упоении, – крестятся. И некоторые даже падают на колени, и под коленями что-нибудь подстелено. А одна, вроде нищенки, вся как-то вбок распласталась и застыла.

А вот вообще непонятно кто. Выскочил откуда-то из-за угла с мешком. Уже немолодой. Как будто с грязным бельем. Но никто не обращает внимания. Молятся.

Я поворачиваюсь к столу и хочу отыскать свою свечу. Долго ли ей еще гореть? Но все загородила женщина в черном. Наверно, служительница. Лицо такое жесткое, волевое. Взяла и все перетасовала: натыкала в квадрат. И теперь я не знаю, где моя.

А с факелами все знай себе маршируют и вдруг, превращая пятачок в коридор, выходят прямо в народ.

Тот, что посередине, хотя уже и старый, но еще совсем не дряхлый, какой-то неумолимо сухой; блистая позолотой, размахивает на ходу цепочкой, на которой, полуоткрываясь, как в игрушечном самоваре, горят и тлеют угли; наверно, кадило. От углей разносится дым. А те, что сопровождают, – гораздо моложе. Сытые. С толстыми подушками пальцев.

Так все-таки как же быть: верить или не верить?

Я верю свече. И еще музыке люстр, и лампадам, и голубому своду; и даже коллективному пению, но только не здесь, а там, наверху; но лучше не голосам, а Голосу. И еще я верю ликам. Но не лицам. Тем более должностным.

…На выходе я опять натыкаюсь на администратора. Малый меня узнал.

– Ну, как, – улыбается мой старый знакомый, – все в порядке?

Ничего ему не ответив, я возвращаюсь в действительность и, проделав обратный путь, приближаюсь к Некрополю. Возле входа в Некрополь стоит дежурная.

– Простите, – спрашиваю я ее, – где здесь можно купить цветы?

– Цветы? – удивляется дежурная. – А что вы хотели? Билеты продаются только до восемнадцати часов.

Может, попробовать уговорить? И вдруг я вспоминаю, что уже покупал. Неужели выкинул? Я роюсь в кармане и достаю помятый квиток.

– Вот, – показываю я, – остался…

– Ну, проходите… – дежурная его надрывает и пропускает меня в калитку.

– Скажите, – я смотрю на часы, – а через полчаса вы меня не пропустите?

Уже четверть седьмого, а на вывеске написано до девятнадцати.

– Без четверти семь звонок… – предупреждает дежурная и садится на стул.

…На площади перед Лаврой ни одного цветочного киоска. Или хотя бы прилавка. Придется ехать на вокзал. Начинается дождь, и где-то погромыхивает. Публика валом прет из метро и, перейдя площадь, толпится возле автобусных остановок. Возвращаются на Охту. Из-за города. Многие с цветами. У некоторых сирень. Может, попросить? А вдруг продадут? Но как-то не поворачивается язык.

Интересно, а какие у Федора Михайловича были любимые? Что-то я у него про цветы даже и не помню.

У меня любимые флоксы. Но флоксы будут только в августе. А сейчас середина июня.

Я кидаю в автомат гривенник, и вылетают два пятака. Вбегаю на эскалатор и сломя голову несусь по ступенькам.

– Не бегите! – не совсем понятно откуда произносит механический голос, и я перехожу на шаг…

Проводив хвост электрички взглядом, я смотрю на табло. Электросекундомер отсчитывает секунды. Двадцать пять, тридцать, тридцать пять… И не остановить. А поезда все нет. Уже почти половина.

…Я выскакиваю из метро и бросаюсь к цветочному базару. Ко мне подлетает цыганка.

– Купи, дорогой… четыре рубля… – цыганка сует перевязанный ниткой целлофановый пакет. Кажется, розы. За ее спиной на прилавках сирень. Пионы. Гвоздика. Надо бы выбрать. Но уже некогда.