У нас в саду жулики - читать онлайн книгу. Автор: Анатолий Михайлов cтр.№ 102

Доченька, если услышишь когда-нибудь воющую собаку – не верь. Это не собака.

Это – твой папа.

12

Облака продолжали плыть все в том же направлении, за сопку, а из низины все так же тянуло холодом.

Какая-то пичуга, наверно, удивляясь моему присутствию, описала возле меня круг и, набрав высоту и как бы зависнув надо мной в воздухе, вдруг улетела. И это был совсем не воробышек. Воробышек – он ведь серый, а у этой – такая желтая грудка.

То ли дело ворона – ворону я бы узнал даже с закрытыми глазами; конечно, если бы она закаркала. А когда ворона не каркает, то ее можно спутать с грачом. Ведь, наверно, не зря Саврасов назвал свою картину «Грачи прилетели». А так бы навряд ли кто догадался, что это у него не вороны, а грачи.

А может, снегирь? Но тоже навряд ли. Снегиря я видел только на витрине. Да еще вдобавок в клетке. И потом ведь не станут же его ловить так далеко от Арбата. Ну, тогда, значит, ласточка. Хотя тоже нет. Ласточки летают между домами. А здесь между кустами – кочки.

Когда заходит разговор о ласточке, то мне сразу же представляется Покровский бульвар, и я, еще школьник, ближе к вечеру возвращаюсь с портфелем домой (что-нибудь середина мая, и я учусь во вторую смену), и сейчас вот-вот и закрапает; в какой-то тревожной истоме где-то, уже совсем рядом, погромыхивает, а ласточки, как оголтелые, все носятся и пикируют на протянутые вдоль домов провода.

А может, и не ласточки. Но какая разница? Ну, пускай стрижи… И вот уже капнула первая капля, и сразу же запахло пылью, и как-то все зловеще притихло… и вдруг, как будто проснувшись, зашелестела, забормотала листва… И тут ведь совсем неважно, осина это или тополь.

Я спустился к воде, и теперь уже облака оказались внизу; запутавшись в водорослях, они медленно наплывали на покрытые мхом островки, из-за которых, завихряясь, все выскакивали и выскакивали струи; обгоняя облака, струи соединялись в рукава и, словно продолжая спокойную беседу, свободно бежали дальше; встречаясь с камнями, они как бы вскрикивали и, переходя на более высокую ноту, белея и искрясь, дробились между валунами.

Раньше я никогда не подозревал, что если слушать ручей совсем близко, то можно услышать столько разных звуков. Все зависит от глубины. Но теперь я уже знаю, что ручей, если в него как следует вслушаться, это все равно что оркестр, а каждый в нем камушек – все равно что струна или клавиша. И совсем напрасно когда-то меня заставляли играть через силу гаммы. Я пришел сюда сам, и сейчас до моей музыкальной школы подать рукой. А то, что я здесь услышал и открываю, – моя родная речь. Теперь это мой ключ.

Присев на корточки, я опускаю в воду ладони и, зачерпнув пригоршню, обжигаюсь. Ключ мне пока еще не по зубам. Слишком холодный.

Лениво шевелясь в облаках, водоросли на мгновение затуманиваются. Я смотрю на свое отражение. Среди облаков и водорослей я колеблюсь, подернутый рябью.

13

Через приоткрытый полог угадываются плывущие клочья. В городе, когда туман, то его все равно что нет. Просто серое окно. А здесь – как будто заглядывает.

Я сворачиваю спальный мешок и стягиваю его в дорогу. Рассыпавшись по брезенту, мне вдогонку скатываются капли.

…Туман уже отодвинулся в глубину распадка и теперь несколькими ярусами, обнажая породы и вгоняя в краску утро, клубится все выше и выше.

Еще немного – и вспыхнут белесые вершины, пока еще чуть фиолетовые.

14

Подступая к самой трассе, как-то неумолимо надвинулся склон; напротив в голубых заплатах неба желтеет тайга; сквозь ветви – краснеющей паутиной, подрагивая, проглядывает солнце; еще не успевший замерзнуть ручей задумчивой скороговоркой, точно подбирая в распадке музыку, настаивает внизу на своем, а вдалеке, чередуясь с облаками, громоздятся похожие на спины животных уходящими хребтами сопки, такие же, если подойти вплотную, угрюмые, как и та, что притаилась рядом.

И ручей все твердит себе как ни в чем не бывало среди камней; скоро, правда, уже перемерзнет, но потом ведь все равно оттает и снова примется за свое; и так будет всегда.

15

Раньше все мечтал: вот открою когда-нибудь глаза – и вместо комода – листва, а вместо паркета – трава. А теперь я хочу услышать, как жужжит и бьется о стекло муха.

Но здесь только одни комары. А если и ополчаются мухи, то белые.

Когда я вышел на трассу, то все вокруг было совсем не таким: на почти обнаженных кустах одиноко ржавели скрюченные листья, редкие пучки травы все еще желтели среди полиняло-коричневых коряг.

Но вот, покамест шел, – задумался, – и, оказывается, снег; потом вдруг опять очнулся – и уже сугробы.

И так бы вот всегда идти и слушать и, подбирая молчание, слышать, как падает снег.

16

Квартира спит, и только одна ты на кухне скрипишь по бумаге пером. Ты выводишь мне письмо – редкий сорт растения – свои мягкие округлые буквы. А если приглядеться, – то холмы и овраги.

Когда тащишься к себе на поезде, томишься в самолете, дрожишь в вертолете и, наконец, трясешься по льду залива на вездеходе, они просвечивают сквозь метельное марево через морозные узоры на стекле.

И уходящим в туман распадком – твой тающий лепет « До свидания, струнка моя. Ветер …» – ты старательно заклеиваешь конверт и со слипающимися глазами погружаешься в пустоту постели.

Все струны давно уже приструнены и молчат. А ветер, мало того что совсем не тот, все гуляет, все безобразничает на пустыре.

Пустырь до горизонта зарос бурьяном… И за горизонтом – тоже бурьян.

17

Тебе кажется, что ветер несет добро. Сам такой порывистый, мужественный. Но главное – сильный и добрый. Больше всего ты ценишь в мужчине доброту. И силу.

Когда-то я читал твои дневники. Я бы их назвал ночниками. Дневник женщины – это дневник ночной бабочки.

18

Ветер действительно несет добро: дырявый котелок, который, сколько ни кипятись, все равно не варит, унылый рваный ботинок, правда, его еще можно починить, но, если даже и починишь, то где же найти ему пару; пластмассовую куклу с перекрученной задом наперед головой, которую можно развернуть в любую сторону и ничего не изменится.

Тебе страшно, что кукла очень одинока и у нее совсем нет друзей, за исключением точно таких же, как и она сама, с разворачивающейся в любую сторону головой; ну разве это друзья!

А мне страшно, что она всего-навсего кукла. Но если об этом не думать, то даже совсем не страшно: какая разница – подбит ли у куклы глаз или покорябано плечо? А если все-таки думать, то страшно вдвойне.

19

На Чукотке не бывает мусорных ящиков, и зимой очень удобно: куда ни плюнь – обязательно попадешь в помойку.

Осторожно, чтобы не сорвало дверь, из барака приоткрывается щель, и протянутая с отбросом рука, воровато дрогнув, поспешно разжимает пальцы.