Свет в окне - читать онлайн книгу. Автор: Елена Катишонок cтр.№ 99

– Каждое утро варю овсянку свеженькую, а туда добавляю кусочки хека.

Николай Денисович хмыкал, отбрасывал газету, крутил головой:

– У нее не все дома! Сколько раз говорил: дай кошке «Завтрак туриста» – и дело с концом; так нет!

– …или сливочек налью в овсянку, – невозмутимо продолжала свекровь, – если свежие, конечно.

– Мне она свежих сливочек не предлагает, – язвил свекор.

Беседа начинала бить тугой фонтанной струей.

– А сам-то! – Алиса Ефимовна всплескивала полными руками и поворачивалась к невестке. – Подумай, Оленька: рвет газету на мелкие кусочки, вот так: меленько-меленько.

– Зачем? – Ольга перевела взгляд с «Известий» на свекровь.

– Для Кузи! – пропела та. – В подносик. У нее свой туалет, ты обратила внимание?

Да уж обратила.

Ольга понимающе кивала, продолжая гладить кошку.

Какое счастье, что Олежка не похож на них. Какое счастье, что мы не похожи на своих родителей, ведь родителей не выбирают и не меняют.

– И сам убирает каждый раз, Коленька очень за этим следит. Он просто помешан на гигиене.

…потому что, будь я похожа на мать, сидела бы сейчас с ее снисходительной улыбочкой, похрустывая пальцами, а потом рассказывала бы кому-то из подруг, как мать передавала все впечатления своей Ксении или Музе, какие мещане эти Черняки.

– Как только Кузя сходит по-большому, Коленька бежит в туалет и…

– Хватит, кому я сказал!

– Мам, – вступал Олег, – хватит про Кузин метаболизм, а?

…и что хрусталь у них в секции стоит (безвкусный, естественно), и шторы из броката, а над диваном, разумеется, ковер, как во всяком мещанском доме. Не забыла бы Алисин пеньюар. Особенно язвительно можно было бы пройтись по скудным духовным запросам (Пикуль на книжной полке).

Ни хрусталь, ни брокат, не говоря о коврах и пеньюарах, не входили в Ольгину эстетическую систему, но при чем здесь мещанство? Что сказала бы мать, увидев Николая Денисовича, когда он с ликующим лицом входит в дом с рулонами туалетной бумаги на шее? Так Максимыч приносил связку баранок. Разве «Коленька» виноват, что нигде этот раритет не достать? «Выбросили, а я как раз иду с работы!» Давиться в очереди, чтобы сдать макулатуру и получить вожделенный талон на «Графа Монте-Кристо» почему-то достойно уважения, а купить в другой очереди туалетную бумагу считается смешно и унизительно!..

Мать обожала ставить ярлыки (наверное, и сейчас ставит), и слово «мещанство» часто слетало с ее языка, причем категория мещанства непрерывно пополнялась. Мещанскими могли быть обстановка, взгляды, книги – или их отсутствие, пока Олька не догадалась, что мещанством для матери является все то, чего нет у нее самой. Догадалась уже в восьмом классе, когда их отношения с матерью были на излете.

Были ли Черняки мещанами, она никогда не задумывалась. Эстетика? Но ведь ковер ковру рознь, как и хрусталь хрусталю. Если люди покупают безвкусные вещи, то это не потому что они не умеют выбирать, а просто выбирать им не из чего: все у всех одинаковое до анекдотичности, смотри «Иронию судьбы». Интересно, кстати, смешно ли иностранцам, если они тоже смотрят?.. Люди что-то достают, вышибают, добывают, отрывают с руками – и становятся обладателями одного и того же.

Только человек неповторим.

Самое трудное, если вообще возможно, – понять, сколько в нас заложено того, что мы не хотели бы в себе иметь. Гены – страшная вещь.

…Родителей мужа задело, что Ольга не сменила фамилию. Слишком прочно срослась она со своей собственной, чтобы вот так взять и отбросить. Объяснять ничего не стала. Наверное, сочли капризом – или упрямством.

Моя фамилия – это моя семья.

Мои род и племя.

Никто бы этого не понял, даже Олежка.

Интересно, как фамилия нового дядюшки? Несколько раз попробовала слово на вкус – показалось самым подходящим. Тоже Иванов? Нет, едва ли, если двоюродный.

Хотелось почему-то, чтоб он оказался Ивановым.

В голове снова закрутилась мысль о квартире, ремонте… Олег придет среди ночи, рухнет спать, да и не знает он ничего про ремонт, а если кто-то и знает, так только крестная, просто потому, что не существует ни одного житейского вопроса, в котором она не могла бы помочь.

Завтра с молитвой, как говорит бабушка.

Факультет иностранных языков вот уже несколько лет как располагался в новом здании. Доцент Присуха узнал об этом, встретив как-то на автобусной остановке лаборантку с кафедры. Не сразу распознал робкую девушку в уверенной полноватой молодухе с тяжелой хозяйственной сумкой – и не распознал бы, не воскликни она: «Дмитрий Иванович!». Узнал по голосу, хотя лаборантка эта прочно спаялась с фразой «Поставьте машинку клавиатурой к себе», некогда вызвавшей у него приступ безудержного смеха.

Лаборантка рассказала, что новое здание «никому не нравится, противно там ужасно», но в чем заключается противность, не пояснила.

– Зато на первом этаже киоск хороший, от «Академкниги». Все преподаватели хвалят. Он каждый день работает, кроме четверга; загляните, Дмитрий Иванович?

И осеклась, даже губу нижнюю прикусила.

Потому что Дмитрий Иванович не заглянет на факультет даже ради хорошего киоска, ни за какие коврижки не заглянет, Наденька. Если вы Наденька, а не Оленька или Зоенька, что простительно забыть почти за десять лет. С другой стороны, после столь долгого срока вполне можно было бы проведать книжный киоск и заодно ознакомиться с географией нового здания… Вполне можно было бы, если бы доцента Присуху не выставили за дверь старого здания того же факультета. Посему ни в новое, ни даже в старое здание Дмитрий Иванович не пойдет.

Лаборантка осталась ждать другого автобуса, в то время как он уже трясся на неудобном сиденье, направляясь в вечернюю школу, где преподавал английский язык. Никакого Голсуорси, никаких курсовых и дипломных работ: шесть часов в неделю базовой грамматики, где больше пяти слов в связном предложении – высший пилотаж. Деньги, за которые Присуха расписывался в ведомости два раза в месяц, не заслуживали названия зарплаты, а разве что жалованья, которое выдают два раза в месяц из жалости. Способом прокормиться и выжить являлись частные уроки – все последние десять лет Дмитрий Иванович готовил выпускников к поступлению на тот самый факультет, к которому больше не имел отношения.

Эти годы были далеко не столь плотно нафаршированы событиями, как такой же временной отрезок в романе Дюма-père. Один-единственный эпизод, мелкий и незначительный, как покатившийся с горы камешек, вызвал лавину перемен в жизни доцента Присухи.

После того как машинистка перепечатала монографию, у Дмитрия Ивановича возникла необходимость в машинке с английским шрифтом. В комиссионном магазине машинки были таким же дефицитом, как джинсы, однако пользовались отнюдь не таким широким спросом, на что и уповал доцент. Он терпеливо ждал, и девушка за прилавком, благосклонно принимавшая Присухины шоколадки, обещала позвонить ему, как только появится предмет его вожделений.