Свет в окне - читать онлайн книгу. Автор: Елена Катишонок cтр.№ 104

– Люся?

Ольга протянула к ней руку, но Люся снова заплакала, повернулась к спутнику; тот уже протягивал платок, на руке обручальное кольцо: муж.

Крестная с бабушкой обходят могилы, тихонько прощаются. Прости, мама… Прости, папа… «Прощай» сказано много лет назад, теперь говорят: прости. Дядя Мотя стоит не двигаясь. С дерева упал снег – на голову, на щеку, на белую бородку. «Пойдем, брат, – тетя Тоня взяла его под руку, бабушка шла следом, – Дашу помянем, Царствие ей Небесное. Леленька, мы тебя ждем».

Ольга помедлила несколько секунд. Все могилы занесены снегом. Свежая, Дашина, выпадает из этого белого безмолвия: высокая, с венком и цветами. Кругом натоптано, ветки хвои вдавлены в снег.

Поминки устраивали в кафе – так оказалось удобней. Появились еще несколько человек, виновато говорили, что никак с работы было не уйти. Началось застолье – вначале скорбное, тихое, потом более оживленное, подогретое водкой после февральского ветра. Вскочила и выбежала Люся, с платком у рта. «Она в положении», – понизив голос, объяснила крестная, испытующе глянув на Ольгу.

Пора было уходить.

– Бабуся, я провожу тебя.

Бабушка покачала головой:

– Меня брат проводит.

Идя к выходу, Олька сообразила, что не видела матери. Не пришла? Не знала?..

«Меня брат проводит».

А мой брат? Он тоже не пришел.

Они с Лешкой виделись нечасто. Брат звонил на работу, всегда неожиданно, они встречались в кафе, болтали, потом Лешка исчезал до следующего звонка. Что-то он делал: пробовал рисовать, лепил, но работы свои никогда не показывал. Говорил, что хочет играть на гитаре. Нигде не учился, да и кончил ли школу? Кривил губы, хмурился: «Не верю я в эту систему». Ольга терялась. А кто верит? Спохватывалась: «Лень, какая система?». Несла что-то про необходимость образования, про вечные ценности – и сама маялась от неловкости: не то говорю, не то; банально. Ленечка хмыкал: «вечные ценности» тоже каким-то образом оказывались частью неведомой «системы». Допивал кофе, поворачивался к стойке: «Давай еще возьмем. С бальзамом, а?».

Он рассказывал, как ездил к бабушке Доре в Кременчуг, прожил там почти год; вернулся к матери. Кривил рот: «Не люблю, когда мне мозги компостируют: учеба, работа…». Приносили кофе и две тяжеленькие рюмки с вязкой, похожей цветом на йод жидкостью. Олька терпеть не могла бальзам. Утеха приезжих, деготь с горелым запахом; что брат в нем находит?

Пухлый малыш превратился в высокого двадцатилетнего парня. Очень смуглый – в мать – он был похож на майн-ридовского индейца, с этими волосами до плеч. От Сержанта (Лешка называл его «батей») ему достался крупный нос и низкий лоб; рот остался чуть припухшим, как у ребенка. Он втягивал в себя темно-коричневую густую жижу. «Ты будешь?» – и с готовностью тянулся к ее рюмке.

Страшно было подумать, что не только лицо, но и вот это – от Сержанта.

Они редко говорили о матери. Случалось, что говорил он один, когда «сильно доставала».

Не пришел на похороны – не знал, не смог? Что-то случилось? Связь у них была односторонняя, а значит, ненадежная: все равно что никакой.

Дорогу пересекал длинный дядька в заляпанном ватнике, нес на плече стремянку. Мысли о квартире, отодвинутые на время похорон, вернулись, а вместе с ними – ремонт.

Завтра, завтра же надо позвонить крестной.

Хорошо проводили Дашу, Царствие ей Небесное. Брат молодец: всех позвал, угостил, дочка ни до чего не касалась. Конечно, правильнее было бы дома собраться, да у кого голова болит об этом? Прошло то время, когда все события, радостные и скорбные, собирали всю семью у них дома, когда и готовила, и накрывала она, Тоня. Как Федя ушел, так и все ушло, будто с собой забрал. Их столовая, некогда бывшая столовой и гостиной, но ничем больше, мало-помалу превратилась в обыкновенную комнату, разве что круглый стол в центре остался.

Могла бы, конечно, Люся постараться, единственная Дашина дочка, а то пришла на все готовое, даже фотографию матери не догадалась принести. Если б она, Тоня, не захватила из дому, конфуз бы вышел.

Сколько раз она это видела – наполненная рюмка, сверху ломтик хлеба, рядом фотокарточка. Уходят, уходят… И мы уйдем.

За братом надо будет присмотреть: вдовец – что сирота, хоть и седой совсем. Завтра позову обедать, а то ведь без горячего жил, пока Даша в больнице лежала.

Темнело. На улице было безветренно и почти уютно от светящихся витрин. Тоня дошла до аптеки, где работал знакомый провизор, и решительно толкнула дверь. Мало ли, вдруг что-то дефицитное выбросили?

Лариса выходила и столкнулась с ней в дверях; не остановиться было нельзя.

Только бы не расспрашивала. Говорить о сыне не было ни сил, ни желания. Никому не расскажешь, не объяснишь, ни на кого такое не взвалишь: неси сама.

Тоня, напротив, была рада встрече, поэтому пришлось выслушать печально короткую историю болезни и смерти незнакомой женщины, Тониной родственницы.

– Ну как же, – горячилась Тоня, – жена моего брата, он тебе еще скамейку на кладбище сделал! Вот его жену, Дашу, сегодня схоронили.

– Конечно, помню. Спасибо ему: стоит скамейка, так брату и передай. Горе, какое горе; он один теперь остался?

Дверь часто открывалась, люди входили и, главное, выходили, но пришлось, чтобы избежать рассказа о своих делах, дослушать историю Мотиного болезненного развода («четверо детей осталось, брат всех вырастил, на ноги поставил») и второго брака («десять лет прожили душа в душу»), и после финальных слов «Царствие ей Небесное» последовал вопрос:

– А твои как? Внук-то совсем большой уже?

Только одна возможность была уклониться от ответа: задать встречный вопрос.

– В пятый класс ходит, а для меня все равно малыш.

И торопливо продолжила:

– Твой вроде школу в этом году кончает?

Надежный прием помог. Тоня расцвела, заговорила о внуке-первенце, да так увлеченно заговорила, что забыла начисто как о знакомом провизоре, так и о дефиците, за которым, собственно, в аптеку и зашла.

– Не говори: шестнадцать лет уже! Кавалер, – хохотнула, забыв на минуту о похоронах, – того и гляди, за барышнями ухаживать начнет. А что ты думаешь? – возмутилась, словно Лариса не поверила. – Еще как будет! И по телефону ему звонят, и по вечерам пропадает где-то…

Стало можно выдохнуть накопившееся напряжение. С любимого внука Тоня плавно соскользнула на невестку, которую всем сердцем ненавидела, затем – по аналогии – на зятя. Время от времени Лариса роняла что-то малозначащее, кивала или, наоборот, качала сочувственно головой на невесткины происки. Невестка, конечно, с гонором, однако не оставила твоего сына, не увезла внука, чего еще нужно-то?..

– Я вот за ними занимал, – послышался мужской голос за Ларисиной спиной.