Оксана тогда еле сдержалась, чтобы не изорвать в клочья этот кусок газеты. У нее и сейчас задрожали руки, перекосилось лицо, а к глазам подступили слезы. Но она уже читала новую вырезку. Какой-то журнал публиковал материал о венских гастролях русского балета:
– Дина, многие артисты теперь, когда мир стал открыт и доступен, приглашают с собой в поездки членов семей. Вы же никогда этого не делаете, почему?
– Никакого секрета: совместный досуг хорош, когда оба отдыхают. А так: когда один работает – другой скучает. Как только я соберусь в отпуск, обязательно положу мужа в чемодан, обещаю вам.
Оксана представила, как при этих словах Дина обворожительно улыбалась и взмахивала ресницами, и плюнула прямо в смотрящие на нее с журнального снимка глаза.
Следующий клочок бумаги:
– Дина, вы теперь частая гостья светских раутов…
– Положение обязывает.
– Да-да, конечно… Но почему вы практически всегда появляетесь одна? В редких случаях в сопровождении своего импресарио, но и только.
– О! По-моему, импресарио – самый главный для балерины человек. И если он берется меня сопровождать, то я могу только радоваться.
– И все же, насколько нам известно, вы замужем…
– Мой муж не хочет общения с прессой и не жаждет появления своих фотографий на страницах газет и журналов.
– Может быть, вам все же удастся уговорить его на совместное интервью.
– Сделаю все, что смогу.
Новая вырезка:
– Дина, как вы отдыхаете?
– Как великое большинство: лежу на пляже бесформенной растекшейся на солнце массой.
– И все?
– О нет! Иногда прошу мужа намазать меня кремом для загара.
И еще заметки, и снова разговоры, и опять намеки на безоблачную семейную жизнь. И, наконец, последний трофей-интервью месячной давности, прочитав которое Оксана решила: пора.
– Дина, вы как-то говорили, что в будущем планируете заниматься преподавательской деятельностью?
– Да, я по-прежнему об этом думаю.
– Вас ждет бенефис в Большом театре. Вы неоднократно упоминали о том, что возвращение в Большой считаете своим триумфом и ждете, что этот концерт станет вершиной вашего творчества. Можно ли узнать, как долго вы собираетесь оставаться на вершине?
– Вы намекаете на мой возраст? Я понимаю, что не юна и даже, в некотором смысле, уже просто стара для балерины, но собираться уйти гораздо проще, чем сделать это. Я буду оставаться на вершине до тех пор, пока зрители захотят меня там видеть. Не я себя туда вознесла – не мне самой и спускаться. (Читая эти слова, Оксана всегда хохотала и говорила довольная: «Я тебе помогу спуститься, дорогая, не переживай».) Если бы за бенефисом в Большом была пустота, я бы объявила этот концерт последним, но у меня подписаны контракты с «Ла Скала», с Гранд-опера, с Брюссельским, Венским, Берлинским и Пражским балетами, так что их я обязана выполнить (и Оксана снова заливалась счастливым смехом и обещала с придыханием: «Я освобожу тебя от этих обязательств»).
– Дина, несколько лет назад вы вернулись в Москву. Можно ли теперь называть вас столичной балериной?
– Я думаю, человека, который несет русскую культуру в разные страны мира, лучше просто называть русским артистом, а уж столичный он или нет, не имеет большого значения.
– Означает ли это, что ваша жизнь в Москве временная и вы планируете переехать за границу вслед за Хворостовским и Нетребко?
– Нет. У меня ведь нет жены-итальянки и мужа– уругвайца, так что мне незачем и не за кем уезжать.
– Другими словами, вам хорошо здесь с вашим мужем.
– Именно так.
– Появится ли он на бенефисе в Большом?
– Не думаю, что он захочет выйти на сцену, но за кулисами будет меня поддерживать непременно.
«Пусть попробует», – обычно ухмылялась Оксана. Но сейчас ей было не до ухмылок. Сейчас она была расстроена, подавлена и растеряна. Она ощущала себя отвергнутой, обманутой и старой. Старой потому, что была настолько пропитана действующей еще во времена Советского Союза установкой на то, что печатное слово не может быть ошибочным, что верила всему и всегда. Она просто хотела верить или не желала задумываться о том, что может быть и по-другому. Но теперь задуматься стоило, необходимо было сбросить маски и взглянуть правде в глаза. Оксана протянула руку и нащупала на столе мобильный телефон дочери: белый, новый I-Phone – именно такой, какой и должен быть у принцессы, набрала номер:
– Привет, это Оксана.
– О! Сколько лет – сколько зим, – обрадовался на другом конце трубки старый знакомый, корреспондент модного журнала. – Номер сменила?
– Нет, это… – Оксана чуть не сказала «дочкин», но вовремя спохватилась, – не мой, неважно. Слушай, можешь кое-что для меня узнать?
– Для тебя все, что угодно.
– Пару дней назад, может, неделю, точно не знаю, в какой-то желтой газетенке промелькнула информация о том, что балерина Дина Елисеева разведена. Можешь уточнить, правда ли это, и если правда, то как давно она развелась?
– А тебя она интересует или ее благоверный?
«Оба».
– Не твое дело.
– Просишь об услуге и хамишь?
– Сделаешь или нет?
– Да мигом. Я тебе и так скажу, что Елисеева твоя если и замужем, то с мужем лет сто не живет.
– Откуда ты знаешь?
– Да вся тусовка в курсе. Просто у нас так принято: если кто-то хочет пускать публике пыль в глаза, все на его стороне. Сегодня кто-то другой пускает, а завтра тебе понадобится, так что лучше помалкивать о том, о чем давно догадываешься.
– Так ты догадываешься или знаешь наверняка?
– В принципе догадываюсь, но если ты настаиваешь, могу узнать наверняка. У меня есть телефончик Светланы. Это жена директора Елисеевой. Я ей билеты на показы доставал, так что она мне не откажет.
– Перезвонишь?
– Как только, так сразу.
– Спасибо.
Оксана поднялась с ковра, прилегла на кровать. Оставалось только ждать. Она обняла плюшевого мишку с оторванным носом и попросила:
– Сыграй, Дашенька. Нет-нет, дочка, не на гитаре. Лучше Штрауса или Шнитке или… да все равно кого. Просто сыграй что-нибудь медленное и печальное, ладно? Почему медленное и печальное? А ты разве сама не понимаешь? У нас похороны, детка. Ну, играй-играй! Спасибо, милая. Спасибо, моя хорошая! Да, вот так: медленно, грустно, торжественно.
Оксана еще крепче прижалась к медведю и закрыла глаза: она слушала реквием – реквием по себе.
19
Дина все же прилегла отдохнуть перед концертом. Что и говорить, Марк был действительно настоящей находкой. Ей, наверное, следовало бы отправить благодарственное письмо прокурору, прицепившемуся тогда к Мише и сославшему их в Новосибирск. Кто знает, где была бы сейчас балерина Елисеева, если бы не эта вынужденная ссылка, подарившая ей встречу с Марком? Он – умница, всегда предупреждающий все ее желания и потребности. Вот и сегодня: и грим, и костюм, и фрукты, и раскладушка. Дина лежала и думала о том, что, наверное, ошиблась в своем стремлении к независимости. Надо было выходить замуж за Марка, а не тешить свое воображение воссоединением семьи. Марк был хорошей кандидатурой, и уж уму-то она смогла бы объяснить, что счастье не в хорошем борще и не в румяных детишках, а в ней, в Дине, и только в ней: в ее работе, в ее славе, в ее жизни. Сейчас они с Марком проживают две судьбы, а могли бы проживать одну, но теперь Динин удел стоять на перроне и махать платочком давно скрывшемуся за поворотом составу. Нет, она не сильно сожалела об утерянном и не собиралась ничего менять. В конце концов, у Марка прекрасная семья, очаровательные дети, приятная жена, а Дина, конечно же, больше никогда не станет заводить романов с женатым мужчиной. Но никто ведь не запрещал мечтать о несбыточном. Хотя и мечтать в общем-то не было никакого смысла. Смысл этот потерялся в давних разговорах и в канувших в Лету событиях.