Танцовщик - читать онлайн книгу. Автор: Колум Маккэнн cтр.№ 52

Тито умелец заговаривать зубы. Ходок Тито. Тито, мужчина, которого она обожает, разъезжает теперь по дому в инвалидной коляске, способный лишь поводить туда-сюда глазами и помахивать рукой.

Она вспоминает, как стояла неделю назад у подножия лестницы и Тито сказал, что любит ее по-прежнему. Когда она ответила, что тоже любит его, ей показалось, что с лица Тито опали все наслоения, что она и муж всю жизнь проиграли в салки. В постели Марго уложила его так, чтобы прижиматься к нему щекой. Заснуть ей не удалось, она поднялась, постояла у двери, слушая его хриплое дыхание, и поймала себя на том, что ее трогают очертания его тела. Она рассказала Руди, как смотрела на спящего Тито, он понял ее, потому что знает, как тиха и уязвима бывает Марго — во времена вроде нынешнего, когда Руди добр к ней, оберегает ее и им хорошо танцуется.

В номер начинают набиваться импресарио, рекламные агенты, журналисты. Короткие разговоры, изысканные и добродушные. Впрочем, час спустя Марго объявляет, что устала, — большую часть утра она провела с Руди в классе — и, когда номер пустеет, она откидывает с постели покрывало, чтобы вздремнуть. Сны ее безжалостны и пронизаны Тито, она толкает его коляску поперек реки, но течение слишком сильно, и коляска застревает.

Сирена будит ее, теперь она вспоминает: Ванкувер, конец лета. Тут-то из соседнего номера до нее и доносятся звуки, издаваемые Руди и еще каким-то мужчиной, звуки любви, пугающие, неистовые, интимные. Марго теряется, обычно они смежных номеров не занимают, это одно из их правил; она включает телевизор, погромче.

Сначала Вьетнам. Потом мультфильм. Она жмет на кнопки, находит мыльную оперу, — женщина легко пересекает комнату, чтобы влепить пощечину другой женщине.

Пауза, стон за стеной, а следом рекламная песенка. В ванной Марго пускает горячую воду, сыплет в нее толченые травы. В последние недели телу ее пришлось тяжко трудиться, да и раньше крайностей тоже хватало. Совершенное над ним насилие сказывается в обычных, повседневных жестах Марго, в том, как она смотрит на наручные часики, как подносит вилку ко рту. Она понимает, насколько это необычно — то, что тело делает с разумом, а разум с телом: взаимные заверения, что все в порядке, все под контролем.

Случаются дни, когда она остро сознает, что тело ее обратилось в собственное кладбище: огрубелые ступни, головные боли оттого, что волосы столько лет приходилось туго зачесывать назад, искореженные колени — и все же, знай Марго в юности, как сложится ее жизнь, это ее не остановило бы, она все равно стала бы танцевать.

Она садится в воду, опускает затылок на край ванны. Звуки за стенкой принимают новое обличье, приглушаются и все же усиливаются, становятся из-за отсутствия ясности более настырными. Марго засовывает в каждое ухо по клочку ваты, голоса смолкают. Многие годы назад Тито перед тем, как лечь с ней в постель, непременно распахивал окна.

Немного погодя она просыпается — за дверью ванной кто-то выкрикивает ее имя: «Марго! Марго! Марго!» Она открывает глаза, садится, вода вокруг покрывается рябью. Учуяв запах сигаретного дыма, она мигом понимает, кто там кричит.

Вынув из ушей вату, она говорит: «Я всего лишь вернулась в мои лучшие годы, Эрик. Замечталась».

Но в ванную входит не Эрик, а Руди, держа наготове раскрытый халат. Она встает, Руди накидывает халат ей на плечи, целует ее в лоб. За ним стоит и курит Эрик. Марго ощущает прилив теплоты, эти двое прекрасных мужчин балуют ее.

— Мы позвонили, — говорит Эрик, сильно затягиваясь сигаретой, — никто не ответил. Руди испугался, что ты утонула.

* * *

Джаггер попытался втолковать мне, что, наблюдая за моим танцем, он испытывает ощущение нереальности — ему не хочется ни бухать, ни играть на гитаре, не хочется ничего. (Когда Марианна уводила его, я услышал скрип у него в паху.)

Продавец взглянул только раз, всплеснул руками и сказал, что у него есть пара красных дренажных труб, которые идеально мне подойдут.

В дискотеке вращаются светильники. Мы занимаем кабинку, заказываем огромную бутылку шампанского, и как же мы хохочем! Лара смешнее всех. Она все понимает про Эрика и тем не менее сообщает мне, что мои губы чувственны до безответственности! Я отвечаю, что женюсь на ней. Ее анекдот о французской медсестре: «Повернитесь на живот, мсье, я должна заколоть вас». А затем, когда остальные уходят танцевать, она перегибается через стол так, что ее длинные волосы падают мне на пах, и щекочет мои яйца — у всех на виду!

Дед ее родился в Москве, но успел эмигрировать еще до революции и сколотить состояние, продавая, сказала она, газетные вырезки. (Сумасшедшая страна.) Теперь ей принадлежат четыре дома и шесть, как ни странно, плавательных бассейнов. Она прошептала, что обожает купаться голышом, а то я сам не догадался. Напилась она до того, что поделилась со мной идеей голого балета — «Орфей опадает» (!), — занавес ползет вверх, нежные виолончели, мягкий лунный свет, а затем отовсюду выступают качающиеся пенисы. Я сказал, что станцевал бы в нем, да не хочу, чтобы мне бока ободрали. А когда объяснил шутку (глупышка), она облила шампанским лиф своего платья.

Она говорит, что жизнь — это хлеб, да, но секс — его закваска (самое малое).

В двери появилась Роза-Мария. Я мгновенно узнал ее. Красное атласное платье, белая роза в волосах. Эрик, когда она, раскрыв объятия, побежала ко мне через зал, пихнул меня локтем. Я закружил ее в воздухе, она зацепилась ногой за скатерть, но с совершенной грацией высвободилась, а потом поцеловала меня.

Все смотрели на нас, когда мы уходили на веранду, особенно Эрик. Теплая ночь, цикады. «Расскажи мне все», — попросил я. Но ей хотелось говорить обо мне, о моем успехе, о прошедших годах. Я принялся упрашивать ее, и после долгих уговоров она рассказала, что, вернувшись в 59-м в Чили, вышла замуж за молодого журналиста, коммуниста, он занялся политикой, успешно, но погиб в автомобильной катастрофе. Роза-Мария перебралась в Мехико, вот, собственно, и все. Она танцевала шесть лет, пока ее не подвели лодыжки. Сказала, что хотела бы станцевать со мной, всего один раз, но ей хватает ума понимать, что с моей стороны это было бы всего лишь проявлением снисходительности.

Появился Эрик с тремя бокалами шампанского, мы выпили друг за друга. Потом Розу-Марию изловил симпатичный мексиканец, писатель, седой, словно обнимавший ее взглядом. Мы попрощались, она смахнула слезу.

У него хриплый баритон, грубое лицо, волосы падают на глаза. Он проснулся, а я никак не мог припомнить его имя, хотя сказанное им о том, что ему не понять, как можно вести такую напряженную жизнь, помнил. Я провел день, втыкая ему, репетируя, втыкая, танцуя в спектакле и снова втыкая (один раз во время антракта).

Он вылез из постели, ликующий, заварил мне чаю, пять кусков сахара, наполнил чуть ли не кипятком ванну на когтистых лапах, с блестящими медными кранами. Сидел на ее краю, сыпал в воду ароматические соли. Точность движений. После ванны я сразу ушел, имени так и не вспомнив.

Эрик оставил у портье отеля записку: «Ты дерьмо» — сильно дрожавшей рукой.