Двенадцать стульев - читать онлайн книгу. Автор: Илья Ильф, Евгений Петров cтр.№ 106

Но все было тщетно. Брунс хотел обедать. Он раздраженно смотрел на перламутровую бухту и далекий мысик Батума и певуче призывал:

– Му-у-усик! Му-у-у-сик!

Во влажном субтропическом воздухе звук быстро замирал. Ответа не было. Брунс представил себе большого коричневого гуся с шипящей жирной кожей и, не в силах сдержать себя, завопил:

– Мусик!!! Готов гусик?!

– Андрей Михайлович! – закричал женский голос из комнаты. – Не морочь мне голову!

Инженер, свернувший уже привычные губы в трубочку, немедленно ответил:

– Мусик! Ты не жалеешь своего маленького мужика!

– Пошел вон, обжора! – ответили из комнаты.

Но инженер не покорился. Он собрался было продолжить вызовы гусика, которые он безуспешно вел уже два часа, но неожиданный шорох заставил его обернуться.

Из черно-зеленых бамбуковых зарослей вышел человек в рваной синей косоворотке, опоясанный потертым витым шнурком с густыми кистями и в затертых полосатых брюках. На добром лице незнакомца топорщилась лохматая бородка. В руках он держал пиджак.

Человек приблизился и спросил приятным голосом:

– Где здесь находится инженер Брунс?

– Я инженер Брунс, – сказал заклинатель гусика неожиданным басом, – чем могу?

Человек молча повалился на колени. Это был отец Федор.

– Вы с ума сошли! – воскликнул инженер, вскакивая. – Встаньте, пожалуйста!

– Не встану, – ответил отец Федор, водя головой за инженером и глядя на него ясными глазами.

– Встаньте!

– Не встану!

И отец Федор осторожно, чтобы не было больно, стал постукивать головой о гравий.

– Мусик! Иди сюда! – закричал испуганный инженер. – Смотри, что делается. Встаньте, я вас прошу! Ну, умоляю вас!

– Не встану! – повторил отец Федор.

На веранду выбежала Мусик, тонко разбиравшаяся в интонациях мужа.

Завидев даму, отец Федор, не подымаясь с колен, проворно переполз поближе к ней, поклонился в ноги и зачастил:

– На вас, матушка, на вас, голубушка, на вас уповаю!

Тогда инженер Брунс покраснел, схватил просителя под мышки и, натужась, поднял его, чтобы поставить на ноги, но отец Федор схитрил и поджал ноги. Возмущенный Брунс потащил странного гостя в угол и насильно посадил его в полукресло (гамбсовское, отнюдь не из воробьяниновского особняка, но из гостиной генеральши Поповой).

– Не смею, – забормотал отец Федор, кладя на колени попахивающий керосином пиджак булочника, – не осмеливаюсь сидеть в присутствии высокопоставленных особ.

И отец Федор сделал попытку снова пасть на колени.

Инженер с печальным криком придержал отца Федора за плечи.

– Мусик! – сказал он, тяжело дыша. – Поговори с этим гражданином. Тут какое-то недоразумение.

Мусик сразу взяла деловой тон.

– В моем доме, – сказала она грозно, – пожалуйста, не становитесь ни на какие колени!..

– Голубушка!.. – умилился отец Федор. – Матушка!..

– Никакая я вам не матушка. Что вам угодно?

Поп залопотал что-то непонятное, но, видно, умилительное. Только после долгих расспросов удалось понять, что он, как особой милости, просит продать ему гарнитур из двенадцати стульев, на одном из которых он в настоящий момент сидит.

Инженер от удивления выпустил из рук плечи отца Федора, который немедленно бухнулся на колени и стал по-черепашьи гоняться за инженером.

– Почему, – кричал инженер, увертываясь от длинных рук отца Федора, – почему я должен продать свои стулья? Сколько вы ни бухайтесь на колени, я ничего не могу понять!

– Да ведь это мои стулья! – простонал отец Федор.

– То есть как это ваши? Откуда ваши? С ума вы спятили? Мусик! Теперь для меня все ясно! Это явный псих!

– Мои, – униженно твердил отец Федор.

– Что ж, по-вашему, я у вас их украл? – вскипел инженер. – Украл? Слышишь, Мусик? Это какой-то шантаж!

– Ни боже мой, – шепнул отец Федор.

– Если я их у вас украл, то требуйте судом и не устраивайте в моем доме пандемониума! [480]Слышишь, Мусик! До чего доходит нахальство! Пообедать не дадут по-человечески!

Нет, отец Федор не хотел требовать «свои» стулья судом. Отнюдь. Он знал, что инженер Брунс не крал у него стульев. О, нет. У него и в мыслях этого не было. Но эти стулья все-таки до революции принадлежали ему, отцу Федору, и они бесконечно дороги его жене, умирающей сейчас в Воронеже. Исполняя ее волю, а никак не по собственной дерзости, он позволил себе узнать местонахождение стульев и явиться к гражданину Брунсу. Отец Федор не просит подаяния. О, нет! Он достаточно обеспечен (небольшой свечной заводик в Самаре), чтобы усладить последние минуты жены покупкой старых стульев. Он готов не поскупиться и уплатить за весь гарнитур рублей двадцать.

– Что? – крикнул инженер, багровея. – Двадцать рублей? За прекрасный гостиный гарнитур? Мусик! Ты слышишь? Это все-таки псих! Ей-богу, псих!

– Я не псих. А единственно выполняя волю пославшей мя жены…

– О, ч-черт, – сказал инженер, – опять ползать начал. Мусик! Он опять ползает!

– Назначьте же цену! – стенал отец Федор, осмотрительно биясь головой о ствол араукарии.

– Не портите дерева, чудак вы человек! Мусик, он, кажется, не псих. Просто, как видно, расстроен человек болезнью жены. Продать ему разве стулья? А? Отвяжется? А? А то он лоб разобьет.

– А мы на чем сидеть будем? – спросила Мусик.

– Купим другие.

– Это за двадцать-то рублей?

– За двадцать я, положим, не продам. Положим, не продам я и за двести… А за двести пятьдесят продам.

Ответом послужил страшный удар головой о драцену.

– Ну, Мусик, это мне уже надоело.

Инженер решительно подошел к отцу Федору и стал диктовать ультиматум.

– Во-первых, отойдите от пальмы не менее чем на три шага. Во-вторых, немедленно встаньте. В-третьих, мебель я продам за двести пятьдесят рублей, не меньше. Такую и за триста не купишь.

– Не корысти ради, – затянул отец Федор, поднявшись и отойдя на три шага от драцены. – А токмо во исполнение воли больной жены.

– Ну, милый, моя жена тоже больна. Правда, Мусик, у тебя легкие не в порядке. Но я не требую на этом основании, чтобы вы… ну… продали мне, положим, ваш пиджак за тридцать копеек…

– Возьмите даром, – пропел отец Федор.

Инженер раздраженно махнул рукой и холодно сказал:

– Вы ваши шутки бросьте. Ни в какие рассуждения я больше не пускаюсь. Стулья оценены мною в двести пятьдесят рублей, и я не уступлю ни копейки.