Взлетают голуби - читать онлайн книгу. Автор: Мелинда Надь Абони cтр.№ 13

А «топ»-то мы пропустили, да, говорю я, и еще «там» и «по». И мы начинаем смеяться, сначала хихикаем в кулак, потом смеемся вслух, все громче, заражаясь друг от друга, потом смех переходит почти в истерический визг, потому что отец трагически выпускает струи дыма в знойный воздух и потому что солнце немилосердно раскаляет белый металл, а мы совершенно измотаны долгим путешествием. Если сию минуту не замолчите, отдам вас коммунистам, вон тем, видите, которые стоят, будто каменные, и матушка глазами показывает, чтобы мы замолчали.

Когда наконец до нас доходит очередь, мы с Номи встречаем строгий взгляд пограничника чистыми, невинными взорами, наши детские лица ясно выражают, что мы абсолютно ни в чем не виноваты, и не только мы, но и отец; изваянный из камня коммунист добивается-таки, что мы снова становимся почтительными и благоразумными, он же невозмутимо листает наши паспорта, небрежно трепля по загривку свою немецкую овчарку; однако нам не удается отделаться так легко, станьте на обочину, пожалуйста, говорит пограничник, и легким движением руки показывает, что совсем не шутит. И на сей раз мы имеем возможность убедиться воочию: то, что называется полный досмотр, досмотр с головы до пят, в самом деле существует.

Когда мы наконец въезжаем в городок, отец все еще кипит, а мы с Номи, тихо, как мышки, сидим, съежившись на заднем сиденье, и смиренно слушаем поток извергаемых отцом проклятий и ругательств; мы еще не в состоянии понять, что он чехвостит совсем не Брежнева, чтоб его туда-сюда во все места, и не русских спортсменов, которые с помощью какого-то хитрого допинга получают медаль за медалью, и не купола-луковки, которые, с какой стороны на них ни глянь, все равно суть символ мракобесия; лишь спустя много лет мы с Номи начнем догадываться, что за этой ненавистью прячется некая невысказанная история, которая гнетет душу отца, – история папуци, отцова отца, нашего деда.

Ну а пока, в этот наш приезд, мы познакомимся с нашей сестрой; мы промчимся мимо тополей, акаций, каштанов, чтобы увидеть Янку – из прежней жизни отца, Янку, нашу единокровную сестру, которая однажды вдруг появилась в нашем фотоальбоме, словно всегда была там; а это еще кто? – спросила Номи, и матушка ответила: это дочь твоего отца, и, конечно, прошло некоторое время, пока мы поняли, что дочь твоего отца – это его дочь от первого брака; ага, у отца были дела еще с кем-то, шутим мы с Номи, чтобы не чувствовать пока еще непонятную боль, которая таится в словах «единокровная сестра»; словом, девушка на черно-белой фотографии – это Янка, Янка с ее умопомрачительной прической, наверху которой крохотная светлая вуаль, а элегантно усмиренные черные локоны, составляющие с вуалью разительный контраст, с необыкновенной красотой ниспадают на плечи; Янка непобедима, неодолима в своей непокорной прелести; и что же, теперь это наша сестра? – спрашивает Номи; указательный палец Янки, прижатый к крылу ее крупного носа, словно пытается объяснить что-то очень сложное, к тому же рука у нее в кружевной перчатке, и вопрос Номи звучит весьма неуместно, потому что в глазах Янки видно какое-то непонятное, спокойное превосходство, ее глаза ясно дают понять, что мы с Номи ох как еще далеки от того, чтобы разбираться в жизни.

Я, конечно, слышала, что из машины можно вылезать с некоторым шиком, элегантно распрямляя тело; да наверняка я и видела уже где-то, как при этом поднимается грудь, расправляются плечи, как лицо каким-то неуловимым, не поддающимся описанию образом обретает уверенность, и эта уверенность чувствуется и в целеустремленной, но совсем не суетливой походке, и я нервно, с грохотом закрываю за собой белую блестящую дверцу, чтобы как можно скорее исчезнуть из перекрестья бесстыдных, вожделеющих взглядов мальчишек, которые в одно мгновение собираются вокруг и, разинув рты, глазеют на появившийся на их пыльной, убогой улице сияющий феномен, словно это и не автомобиль вовсе, не чудо современной техники, а сама неопалимая купина; я никому не рассказывала, какое неприятное чувство я испытываю под этими взглядами, какой жалкой ощущаю себя, и, окажись в этот момент рядом, в той самой купине, Господь Бог, я бы первым делом попросила его объяснить, что это за чувство, откуда оно; эй, кричит Номи, да постой же ты, куда мчишься?

С Янкой мы встретились не у дяди Морица и не у мамики, а в маленьком ресторане на берегу реки. Мы увидели ее издалека: она стояла в легком лимонно-желтом платье, которым играл теплый летний ветерок, и в туфлях на высоких каблуках: конечно, Янке уже дозволено казаться выше, чем она есть; вон она, толкает меня в бок Номи, и я вдруг начинаю стесняться своих маленьких шагов и шепотом говорю Номи: знаешь, если честно, мне как-то не по себе, это мне-то, а ведь я поклялась себе, что буду гордой (чем это мне гордиться, интересно?), ну, не важно; я четко помню песчаную дорожку, по которой мы шли, и плакучие ивы слева и справа, и во всем этом было какое-то ощущение, что мы приближаемся к некой темной истории, о которой наивно полагали, будто она нас никак, ну никак не касается, потому что относится к жизни нашего отца до того, как в ней появилась матушка.

Хелло, говорим мы, хелло, хелло (а как полагается приветствовать человека, с которым ты встречаешься первый раз в жизни?), и отец представляет нас друг другу: Янка, Номи, Ильдико; матушка старается быть на высоте положения, она знает, как все мы себя чувствуем, и берет на себя задачу, которая вообще-то лежит на отце, она говорит: мы так рады, что можем наконец с тобой познакомиться, и Янка отвечает, что она тоже рада, мы с Номи судорожно хватаемся за бокалы с лимонадом, соломинок, к сожалению, нет, говорит, смущенно улыбаясь, официантка, я мучительно ломаю голову, что бы такое спросить, но вижу перед собой лишь ту старую фотографию, ее полные губы, которые и в самом деле полные, ее густые волосы, которые на самом деле еще более густые, ее глаза, живые, подвижные, чистые. Мы видим, как Янка смеется, видим ее белые ровные зубы, которые делают ее настолько непохожей на фотографию, будто того снимка вообще не существует, и мне хочется лишь одного: посидеть хоть минутку в полной тишине, чтобы вокруг никого больше не было, только мы, пятеро, за столиком, и пусть мы даже не смотрели бы друг на друга, и еще мне хочется, чтобы мы забыли о своем страхе перед неловкостью и погрузились ненадолго в молчание, которое в какой-то мере восполнило бы те годы, что прошли мимо нас, когда мы понятия не имели друг о друге; я сижу рядом с Номи, мне знаком ее запах, знакомо ее ухо, мочка уха, ее пупок, я знаю, как она кладет руки под колени и сгибает спину, когда ей плохо; отец снова щелкает пальцами, желая что-то еще заказать, нет, мне не нужно больше лимонада, от него у меня язык к зубам прилипает, отцу же, я понимаю, надо как-то справиться со смущением, туманом застилающим ему глаза, и он хочет выпить еще, чтобы во взгляде его появилась уверенность: «У меня все под контролем»; я помню официантку в ортопедических туфлях без задников, как она суматошно бегает туда-сюда, а отец, конечно, не может удержаться, чтобы не рассказать, как нас трясли на границе, матушка же виртуозно нейтрализует его громогласные проклятья, сообщив: мы все-таки ухитрились провезти через границу подарок, который тебе приготовили, и передает Янке пакет, это мы упаковывали, неожиданно влезает в разговор Номи, а я раздумываю, можно ли в такой момент говорить подобное, большое спасибо, говорит Янка, стоило ли из-за меня рисковать жизнью, и смеется, смеется собственной шутке, а мне непонятно, что в этом такого забавного? Номи легонько толкает меня в бок локтем, но я, разумеется, и так вижу, что у Янки передние зубы очень большие, а между ними зияют темные щели, словно ущелья; Боже мой, ну можно ли так смеяться?