Минна помнила и карнавал, и объятия, но не думала, что оно для него что-нибудь значит.
— Чего мне только стоило не поцеловать тебя тогда, — продолжил Зигмунд, обхватив ее за талию и страстно целуя в губы. Он ласково гладил ее волосы, плечи, рука скользнула вниз по спине. — Ты это знала. Должна была знать.
— Нет, я думала, что тебя интересует мой ум.
— До чего ты наивна!
— Уже нет.
Минна улыбнулась, оттолкнула его, медленно встала, опустила штору и повернула ключ в двери. Она желала его, а все остальное не имело значения. Минна расстегнула пуговки на белой шелковой блузке с высоким воротником и сбросила ее на пол, сняла простую летнюю юбку, перешагнула через нижнюю юбку и медленно начала расшнуровывать бледные серо-сизые косточки корсета.
— Не надо, — сказал он, привлекая ее к себе, — останься в нем.
Когда отбушевали ласки, Минна повернулась к Зигмунду и, подперев голову руками, любовалась его медальным профилем на фоне меркнущего предвечернего света. Лежа вот так, рядом с ним, под убаюкивающий стук колес, она слушала, как его дыхание прерывается от вожделения, и это наполняло ее смешанным чувством огромного облегчения и восхитительной истомы. Перед ними простирался вечерний покой, она знала, что время близится к ужину, но удовольствие лежать вот так, в его уютных объятиях, дарило полное раскрепощение.
— О чем ты думаешь? — спросила она.
— Я думаю о том, — прошептал он ей на ухо, — что было бы, если бы я сначала встретил тебя.
Потолок вагона-ресторана украшали фрески, ноги Минны утопали в пышном бордовом ковре. Каждый столик был предусмотрительно поставлен против венецианского окна и застлан белой, накрахмаленной до хруста льняной скатертью. Тонкий фарфор и массивные серебряные приборы. Стюард приветствовал их, обращаясь к господину доктору Фрейду по имени. Перед тем как покинуть купе, Минна надела перчатки — никто не должен заметить отсутствие обручального кольца. Их усадили за один из ближайших столиков, который немедленно сервировали шампанским в серебряном ведерке и причудливой формы канапе с икрой. Все это было официально и элегантно, формальность обстановки мгновенно успокоила Минну. Она раскрыла меню и молча изучала его, а поезд тем временем грохотал по мосту, отчего блюда на столе подпрыгивали и дребезжали.
Стюард отвлекся на входившую в вагон пожилую пару. На плечи мужчины был наброшен серый плащ с капюшоном, на голове сидела темная мягкая шляпа, трость помогала ему удержаться на ногах в тряском вагоне. Его закутанная в меха супруга даже и бровью не повела, когда он протянул стюарду пачку банкнот, затем закурил сигару и раскрыл меню, разминая сигару между пальцев.
— Дорогой, немедленно брось эту гадость, ты же знаешь, как это вредит твоему сердцу.
Он молча поднял голову и раздавил сигару о хлебную тарелку с золотым ободком.
— Мы едем в горы. Ему надо поправить здоровье. Наш доктор не велел ему курить, но когда он слушал доктора! Отвратительная привычка.
Муж углубился в чтение меню, явно не желая поддерживать разговор ни со своей женой, ни с людьми за соседним столиком.
— Вы не из Франкфурта? — спросила супруга.
— Из Вены, — ответил Фрейд.
— Я так и подумала. Пассажиров из Вены всегда отличишь. Мы не знакомы? Вы друзья семейства Гюнтер, Вильбера и Элизы? — поинтересовалась она, бросив быстрый взгляд на мужа, доедающего уже четвертое канапе. — Хватит, дорогой, — предупредила она и снова повернулась к Минне и Зигмунду, пояснив: — При его весе, знаете ли!
Ее супруг вытер рот салфеткой, швырнул ее на стол и встал.
— Я пошел в уборную.
— Гюнтеры, — не отставала супруга от Минны, продолжая разговор, как ни в чем не бывало, — вы знаете Гюнтеров?
Минна напряглась. Где-то она слышала эту фамилию. Может, друзья Марты? Она посмотрела на Зигмунда, но тот демонстрировал отрешенность. Странно, Минна никогда не думала, что они могут наткнуться на кого-то знакомого. У нее запершило в горле — ужасно хотелось пить.
— Не знаю таких, — произнес Фрейд, — простите, мадам, мы пересядем за другой столик. Я собираюсь курить во время всего обеда.
— О, я не имела в виду, что вы… — пробормотала дама, покраснев от стыда за свою бестактность.
Она потупилась, комкая в руках салфетку, пока Фрейд сопровождал Минну в противоположный конец вагона-ресторана. Они заказали обед из трех блюд — на первое прозрачный говяжий риндзуппе, затем перешли к ассорти из дичи и свежеиспеченным блинчикам, фаршированным шпинатом и сыром. Минна ела мало и пила рекомендованный стюардом белый рислинг, а Зигмунд предпочел пиво. Он рассказал ей о нескольких пациентах (мужчина, мучимый припадками, женщина с суицидальными наклонностями), а потом с воодушевлением поведал о новом пополнении своей антикварной коллекции — блюде доколумбовой эпохи, которое, как Минна опасалась, скорее всего будет использоваться в качестве пепельницы.
Разговор как-то сам собой свернул к детям — к их недомоганиям, занятиям, развлечениям. У Минны вдруг заныло в груди, и она с трудом сдержалась, чтобы не засыпать Зигмунда вопросами о том, как спит Софи, как у Матильды с учебой, все ли в порядке у Мартина? Минна не стала спрашивать о детях, потому что это неминуемо привело бы к расспросам о Марте, а она не была готова обсуждать сестру или свое прегрешение против нее. В конце обеда Зигмунд, порывшись в карманах пиджака, извлек и закурил еще одну сигару. Затем откинулся на спинку кресла и сжал пальцами виски.
— У тебя усталый вид, — заметила Минна.
— Я истерзан работой, если хочешь знать.
— Конечно, хочу.
— Я ездил в Берлин, встречался с Флиссом. Помнишь, я тебе говорил о нем? Блестящий ученый. В отличие от Брейера он не сомневается в моих теориях.
— Я слышала, что дела с коллегами все хуже из-за того…
— Я просто игнорирую их критиканство. Особенно Брейера. Он не согласен со мной практически ни по одному пункту. Намеренно раздувает общее недоверие ко мне. Не в состоянии поверить, что патологические тревожные состояния моих пациентов могут иметь что-либо общее с сексуальностью.
— Значит, ничего не изменилось?
— Нет.
— И что ты намерен предпринять?
— Я должен найти метод излечения, — ответил Зигмунд, открывая шампанское и наполняя бокалы. — Но есть и хорошая новость. Я сделал решающий поворот в своей книге о толковании сновидений. Сейчас анализирую собственные сны, и оказывается, что они очень многое могут рассказать о детстве. Эта информация станет ключом к разгадке наших действий и мыслей, необъяснимого чувства вины, зависти или соперничества. Как говорится, со всеми вытекающими последствиями.
— Ты анализируешь собственные сновидения?
— Да, и ты — единственная, кому я в этом признался, помимо доктора Флисса, который становится такой же неотъемлемой частью моей эмоциональной жизни, как и ты.