Три солдата - читать онлайн книгу. Автор: Джон Дос Пассос cтр.№ 86

Он возбужденно шел по Тюильрийскому саду, наполненному маленькими детьми, женщинами с собачками на привязи и няньками в накрахмаленных белых чепцах, когда вдруг встретил Женевьеву Род и ее мать. Женевьева, в жемчужно-сером костюме, была одета с элегантностью, на вкус Эндрюса, слишком модной. Госпожа Род была в черном. Перед ними черный терьер с рыжими подпалинами перебегал с одной стороны на другую на тоненьких, нервных лапках, которые дрожали, как стальные пружины.

– Правда, какое очаровательное утро? – воскликнула Женевьева.

– Я не знал, что у вас собака.

– О, мы никогда не выходим без Санто! Это защита для двух одиноких женщин, – сказала госпожа Род, смеясь. – Поди сюда, Санто, поздоровайся с месье!

– Он обыкновенно живет в Пуассаке, – сказала Женевьева.

Маленькая собачка бешено залаяла на Эндрюса пронзительным лаем, похожим на писк ребенка.

– Он знает, что надо подозрительно относиться к солдатам… Я представляю себе, что большинство солдат поменялись бы с ним, если бы имели эту возможность. Санто, Санто! Хочешь променять свою жизнь на мою, Санто?

– У вас такой вид, будто вы с кем-нибудь поссорились, – сказала Женевьева.

– Так оно и есть – сам с собой. Я думаю написать книгу о рабской психологии. Это было бы очень забавно – сказал Эндрюс задыхающимся голосом.

– Но мы должны спешить, дорогая, а то опоздаем к портному, – сказала госпожа Род. Она протянула Эндрюсу руку в черной перчатке.

– Мы вернемся домой к чаю. Вы могли бы мне еще раз сыграть «Царицу Савскую», – сказала Женевьева.

– Боюсь, что это мне не удастся, но никогда нельзя знать… Благодарю вас.

Он почувствовал облегчение, расставшись с ними. Он боялся, что разразится какой-нибудь детской тирадой. Какое безобразие, что старый Гэнслоу еще не вернулся! Он излил бы ему все свое отчаяние; он это делал уже не раз. Гэнслоу теперь вышел из армии. Эндрюс тоскливо решил, что ему придется снова начать строить планы и интриговать, как он уже строил планы и интриговал, чтобы в первый раз попасть в Париж. Он подумал о белом мраморном здании и об офицерах в нарядных обмотках, проходивших взад и вперед; о пишущих машинках, щелкавших в комнате, и сознание своей беспомощности перед всеми этими осложнениями заставило его содрогнуться.

Ему пришла в голову мысль. Он спустился по лестнице на станцию метрополитена. Обрей, вероятно, знает кого-нибудь в «Грильоне», кто мог бы ему помочь. Но когда поезд дошел до станции «Площадь Согласия», у него не хватило силы воли сойти. Он чувствовал резкое отвращение ко всякому усилию. Какой смысл унижаться и просить людей о милостях? Все это, во всяком случае, безнадежно.

В бешеном взрыве гордости внутренний голос кричал ему, что он, Джон Эндрюс, должен отложить всякий стыд, что он должен заставить людей исполнять его желания, что он, более остро ощущающий жизнь, чем другие, испытывающий больше страданий и больше радости, обладающий силой выражать это страдание и эту радость, чтоб передать их другим, – он должен подчинить других своей воле. «Еще о психологии рабства», – сказал себе Эндрюс, внезапно разбивая мыльный пузырь своего эгоизма. Поезд доехал до заставы Майо.

Эндрюс стоял на солнечном бульваре перед станцией метрополитена, где на тополях распускались крошечные коричневые листья, и вдыхал запах цветочного лотка, у которого стояла женщина, связывавшая ловким рассеянным движением один пучок фиалок за другим. Ему захотелось быть в деревне, вдали от домов и людей. Стояла очередь мужчин и женщин, покупавших билеты на Сен-Жермен. Он нерешительно присоединился к ним и в конце концов оказался без заранее обдуманного намерения проезжающим Нейи в зеленом прицепном вагоне электрического трамвая. Прицепной вагон вихлялся, как хвост утки, когда трамвай усиливал ход.

Он вспомнил свою последнюю поездку в этом самом трамвае с Жанной и грустно пожалел, что не смог влюбиться в нее и забыть себя, и военную службу, и все на свете в безумной, романтической любви.

Когда он вышел из трамвая в Сен-Жермене, то перестал формулировать свои мысли – тупое отчаяние билось в нем, как нарывающая рана.

Он некоторое время сидел в кафе против дворца, разглядывая легкие красные стены, тяжелые окна в каменной оправе, приветливые башни и трубы, поднимавшиеся над классической балюстрадой с громадными урнами по краям крыши. Парк через высокую железную решетку казался наполненным бурыми и бледными штрихами весенних новых листьев. Действительно ли они жили более ярко, люди Ренессанса? Эндрюс почти видел мужчин в шляпах с перьями, в коротких плащах, в изысканных мантиях, бродивших с рукой на рукоятке меча по тихому скверу перед воротами дворца. И он подумал о внезапном, великом вихре свободы, который пронесся из Италии, обращая в прах догмы и рабство. Современный мир казался, по сравнению с ним, жалким и скудным. Люди словно съежились, уменьшились ростом перед величием изобретенных ими механических изделий. Микеланджело, да Винчи, Аретино, [75] Аллини… Будут ли еще когда-нибудь властвовать так над миром сильные личности? Теперь все идет к скоплению и прессовке масс; люди уподобились муравьям. Может быть, неизбежно, чтобы массы все глубже и глубже погружались в рабство. Что бы ни победило – тирания сверху или самопроизвольная организация снизу, – для индивидуальности места нет!

Он прошел через ворота в парк, украшенный цветочными клумбами, где цвели анютины глазки. Сквозь темные ряды стволов вязов просвечивало блестящее небо; кое-где на его фоне выступала зеленая от плесени статуя. В конце одной из аллей он вышел на террасу. За тяжелыми извивами узора железной балюстрады расстилались поля, бледно-зеленые, переходившие в голубое у горизонта, с пятнами розовых и темно-серых домов, перерезанные железнодорожными путями. У его ног Сена блестела, как изогнутое лезвие меча.

Он прошел по террасе большими шагами и свернул на дорогу, ведущую в лес, забывая о приливе крови, вызванном во всем его теле быстрой ходьбой, однообразную сутолоку своих мыслей. Он шел среди шуршащего молчания леса, где мох на северной стороне древесных стволов был изумрудно-зеленый и сквозь лавандовое кружево ветвей просвечивало нежно-серое небо. Зеленый сучковатый лес напомнил ему первое действие «Пелеаса». [76] В расстегнутой шинели, с открытым воротом рубашки, с руками, глубоко засунутыми в карманы, он шел, посвистывая, как школьник.

Через час он вышел из леса на большую дорогу и оказался идущим рядом с двуколкой, которая ехала вровень с ним, как он ни старался перегнать ее. Спустя некоторое время из двуколки высунулся юноша.

– Эй, американец, подвезти, что ли?