Дети века - читать онлайн книгу. Автор: Кнут Гамсун cтр.№ 6

Она играет что-то веселое.

Неужели это она, покинувшая дворянское гнездо в большом городе Ганновере и заживо погребшая себя здесь, в Сегельфоссе? Несчастный слепой король в ее девичьи годы сказал: «Я по вашему голосу слышу, как вы прелестны, дитя мое!»

Голос у нее большой и красивый, полный; она поет песни своей родины, – поет полной грудью. Но, странно, в ее голосе есть что-то, напоминающее гонг.

Инструмент тихо поет за ней; она закидывает голову; стан покачивается…

Вдруг она обрывается и спешит за две комнаты в детскую к сыну. Подобные сцены повторяются часто в последнее время.

Одни только служанки в кухне слушают ее пение, они обыкновенно отворяют двери, чтобы лучше слышать. Кроме них никто в доме не отворяет дверей, чтобы послушать; это она знает. Муж ее встречается с ней только за столом, а между соседями у нее нет знакомых.

Один только старый помещик Кольдевин и его жена сохранит из прежних времен воспоминание о Сегельфоссе; раз в году приезжали они со своего большого острова и гостили с неделю. Вот и все. Ими почти ограничивается круг знакомства. Фру Адельгейд получала немецкие газеты и немецкие книги; но то были неживые голоса.

Поручик совершает свою длинную ежедневную поездку. В его поместье жили арендаторы и торпари в горах и у моря. Он едет к рыбакам. Здесь, не сходя с лошади, он смотрит на волны, на их дома, на их девушек. Поручик не был совершенно лишен сердца; иногда он помогал какой-нибудь девушке устроиться в поместье, иной раз посылал картофель и мясо особенно нуждавшейся семье.

Он приподнимается в седле и стучит хлыстом в окошко одного дома. Это дом рыбака Мануэльсена. Рыбак выходит и кланяется. Сзади него показывается в дверях несколько лиц, а в глубине женщина, прижавшая руки к груди, будто желая скрыться под ними.

– Ты ездишь на ловлю? – спросил поручик. Рыбак грустно покачал головой.

– Вы знаете, теперь одной ловлей не прокормиться.

– Мне нужно несколько рабочих на реке. Ты можешь взять еще пару человек и прийти работать на плотину.

– Вот как. Вы хотите открыть плотину? Река стоит высоко?

– Итак, начнем с будущего понедельника… Что это за высокий парень там?

– Это? Мой сын. Что же не кланяешься, Ларс?.. Его зовут Ларс. Он недавно конфирмировался и стоял вторым номером; стало быть голова есть на плечах. Да, что толку?

– А это твоя дочь? Какая у тебя дома работа для девушки? И зачем ты держишь при себе столько взрослого народа?

– Да куда их девать? И где они себе достанут платье, чтобы показаться в люди?

– Пустяки! – сказал поручик.– Его зовут Ларс?

– Мальчика? Да. Божье наказание, он мне за мои грехи: только и знает, что сидит за книгой. Господь дал ему здоровые хорошие руки, а он ни к чему их не прикладывает, ничего не зарабатывает.

– Ты любишь книги? – спрашивает поручик.

– Что же ты не отвечаешь, Ларс?– строго спрашивает отец. Ларс ежится, конфузится и не может найти подходящего слова.

Поручик спрашивает:

– Это все твои ребятишки? И маленький также?

– Ну, само собой разумеется. Осенью пять лет минуло. Зовут Юлием.

Поручик вдруг говорит:

– Вот та могла бы служить в поместье. Как ее звать?

– Давердана.

– Давердана?

– Ты бы пошла приоделась, Давердана, и не мозолила тут глаза людям.

– Покажи руки, – коротко приказывает поручик. Давердана вспыхивает до корня рыжих волос, но послушно протягивает руки.

– Грамотная?

– Чего ты рта не раскроешь? – вступается отец.– Читает по книге, как кистер, – отвечает он за дочь. В конфирмации номер третий.

– Нет, четвертый, – вмешивается сын, Ларс, наконец, решившись открыть рот.

– Третий, – повторяет отец.– Сама знаешь, Давердана.

Поручик кивает:

– Приоденься и приходи в усадьбу. Я заплачу за платье. Приходи в воскресенье через неделю. Покажи еще раз руки. Хорошенько вымой их. Так, Давердана?

– Да. Давердана, – подтверждает отец. Поручик поворачивает коня, говоря:

– Итак, в будущий понедельник начнем сплавлять лес. Он едет своей дорогой, немного согнувшись худощавым станом в потертом мундире. И все же в нем чувствуется сила и упругость, что-то арабское, как будто для него не существует препятствий.

Да, теперь он продает лес; на него теперь стоят хорошие цены; он пилит бревна на доски на собственной лесопилке; денег вдоволь. Неужели и теперь дело не пойдет? Содержать поместье стоит денег, а большое поместье только разоришь, не вкладывая капитала. Ну, а если есть деньги? Кирпичный завод дает все меньше и меньше, а теперь стоит. Мельница же мелет золото, жидковатое правда, но все же окупает себя, и не только окупает, если сосчитать все, что смолото для окрестных жителей и еще не оплачено. Дело еще пойдет!

Не будь постройки этой церкви. Дорого она обошлась. Прошел год за годом со времени ее окончания, но у поручика осталось одно неприятное воспоминание о постройке. Ну, а лес и лесопилка – это настоящее Божье благословение.

Поручик приезжает домой. Откуда-то доносится звон. Что это такое? Диньдинь! Жена играет с сыном в лошадки на дворе. Она навешала на него бубенчики и правит вожжами. Оба хохочут и играют в лошадки.

– Ха! ха! ха!

Когда поручик подъезжает, смех умолкает, и мальчик начинает хныкать. Слезы мальчика огорчают мать, но когда она говорит: «Не плачь, маленький Мориц!», поручик плотно сжимает губы и, сидя на лошади, молчит. Этим именем Морица жена, вероятно, желает лишний раз напомнить, что ее дворянский род Мориц фон Плац выше его.

– Хм! – говорит поручик.– Снимите с него бубенчики.

– Да это только игра, – отвечает жена.

– На Виллаца Хольмсена бубенчиков не надевают и в игру.

– Как вы резки, – говорит жена.– Раз я допускаю это, то, кажется, вы… Пойдем домой, мой Мориц.

Опять маленькая размолвка, маленькая стычка. Постоянные шпильки, – слишком много шпилек! Иногда бывали неподражаемые сцены, когда со всех сторон выставлялись шпильки.

Мальчик и мать начали играть на фортепиано. Мать учила сына читать и играть, и она не нарадовалась на него. По целым часам они рисовали вместе цветными карандашами, по целым часам распевали песенки. Мальчик был способный. И вообще маленький Виллац в своей синей бархатной курточке и шитом воротничке на плечах был Божьим благословением в доме. Когда поручик приходил к обеду, между супругами снова господствовало наружное согласие и изысканная вежливость.

Не было ни споров, ни пикировки. Споры прекратились за отсутствием поводов к серьезным раздорам. Но в эти мирные часы за трапезой маленький Виллац уже не был Морицем. Мало того, мать или избегала называть его по имени или прямо называла его Виллацем, как и следовало. Благодарный за такую предупредительность, поручик уже не кричал то и дело: «Виллац, Виллац!» Он называл мальчика: «мой друг», или «дитя мое», обходя его имя.