Южный ветер - читать онлайн книгу. Автор: Норман Дуглас cтр.№ 40

Между тем, Белые Коровки жили себе, как умели: те, что побогаче, в домах, укладываясь спать по пятнадцать-двадцать душ в одной комнате, на благой манер патриархальной Руси, — те, что победнее, в развалинах, сараях, погребах, а то и в пещерах, которых много было средь скал. При таком климате, как на Непенте, ночлег отыскать нетрудно, если не слишком привередничать по части сов, летучих мышей, ящериц, жаб, уховёрток, многоножек и — от случая к случаю — скорпионов.

В пещере Меркурия русские не жили. Далеко, неудобно, подойти трудно, да к тому же ещё привидения. В древности здесь совершались жуткие обряды. Стены сочились человеческой кровью. Предсмертные стенания жертв, которых вспарывал нож жреца, сотрясали гулкие недра. Так гласила легенда, имевшая хождение в те времена, когда легковерные монахи писали хроники, страницы которых стали для монсиньора Перрелли, человека отнюдь не легковерного, кладезем любопытнейших сведений.

Затем настала эпоха Доброго Герцога Альфреда. В определённых случаях Его Высочество предпочитали изображать консерватора; Доброму Герцогу нравилось вызывать к жизни воспоминания о давно похороненном прошлом. Привидения его не заботили. Он любил всё держать под личным контролем. Высказав в присущей ему афористичной манере мысль о том, что «не всякая древность воняет», он вплотную занялся пещерой Меркурия и приказал проложить к ней удобные лестницы, достаточно широкие, чтобы по ним могли, двигаясь вровень, пройти двое самых дородных членов его Тайного совета, — лестницы сквозь расщелину в скале спускались прямиком ко входу в пещеру. Что там происходило в пору его правления, никто толком не знал. Род людской склонен верить самому худшему, что рассказывают о любом великом человеке, и каких только глупостей и даже гадостей не говорилось о Герцоге, правда, не в то время, когда он был ещё жив. Клятвенно уверяли, к примеру, будто он возродил традиционные у древних пытки и человеческие жертвоприношения — даже усовершенствовал их в духе упоительного Ренессанса. Многие готовы были направо и налево рассказывать с обстоятельными и надуманными подробностями о том, как Герцог, переодеваясь Сатаною и не упуская при этом ни единой мелочи убранства, пытался продлить свою жизнь и предотвратить упадок телесного здравия, используя для этого кровь невинных младенцев, искусно предаваемых смерти после ужасных и длительных мук. Нужно ли говорить, что отец Капоччио посвятил сему предмету несколько леденящих душу страниц.

Мистер Эймз, досконально изучивший правление Герцога Альфреда, пришёл к заключению, что такого рода эксцессы следует считать несовместимыми с характером этого правителя, характером, самой яркой чертой которого была любовь к детям. Рассуждая как об этих, так и о ещё более туманных обвинениях, мистер Эймз заявлял, что Герцог был по натуре человеком слишком жизнерадостным, чтобы предавать кого-либо пыткам — не считая, разумеется, тех, кто по его убеждению вполне таковых заслуживал. В общем и целом, мистер Эймз относился к подобным слухам с большим скептицизмом. Монсиньор Перрелли мог бы поведать нам правду, если бы дал себе труд сделать это. Но по причинам, о коих смотри ниже, он проявлял редкостную сдержанность во всём, относящемся до правления его великого современника. Он сообщил лишь следующее:

«В тот же самый год Его Высочество соблаговолили восстановить и привести в прежнее рабочее состояние полуразрушенное капище в скалах, известное средь простолюдинов как пещера Меркурия.»

Привести «в прежнее рабочее состояние». Звучит подозрительно, здесь словно бы содержится скрытое обличение. Следует помнить, однако, что историк Непенте питал к своему Государю (о коем также смотри ниже) недобрые чувства, будучи в то же время слишком благоразумным, чтобы высказывать их в открытую; возможно, эти отмеченные горечью и имевшие глубоко личные причины чувства и оправдывали в его глазах косвенные выпады подобного рода, каковые он позволял себе всякий раз, когда чувствовал, что ничем не рискует.

Так оно всё и осталось — окутанным тайной. Поскольку число привидений удвоилось — к древним добавились жертвы Доброго Герцога, — пещера пришла в ещё больший, нежели прежде упадок. Простонародье избегало разговоров о ней, а если и вело их, то шепотком. Островитяне, услышав о какой-нибудь явственной несусветице, приговаривали обычно: «Рассказывай! Такое бывает только в пещере Меркурия». Когда же кто-либо бесследно исчезал — из дома или гостиницы — или когда с кем-то случалось что-либо постыдное, жители острова говорили: «Поспрошайте в пещере» или просто «Спроси у Меркурия». Дорога к пещере совсем обвалилась. Да туда никто и не ходил, разве что средь бела дня. В ночное время на острове нельзя было сыскать более безопасного места — хоть для убийства, хоть для любви. Вот что представляла собой пещера Меркурия.

Денис уже побывал в ней — как-то утром, вскоре после приезда на остров. Сквозь промозглую, похожую на кухонный слив расщелину в скалах, сверху завешенную клонящимся адиантумом, плющом, густыми ветвями рожкового дерева, он сполз вниз по скользким ступеням, передохнул на небольшой площадке у входа в пещеру, поглядывая вниз, на видневшийся за каменистой лощиной лоскутный виноградник и вверх, на узкую ленту неба. Потом вошёл внутрь, посмотреть, что уцелело от работы старинных каменотёсов, от фаллической колонны {92} и прочих реликвий прошлого. С тех пор прошло десять дней. Теперь он намеревался последовать совету Кита и отправиться туда в полночь. Луна была полной.

— Нынче же ночью и пойду, — решил он.

С Денисом творилось неладное. И что хуже всего, он никак не мог понять, в чём тут причина. Он менялся. Мир тоже менялся. Мир внезапно разросся. Денис чувствовал, что и ему необходимо расти. Столь многому следует научиться, столь многое увидеть, узнать — столь многое, что это обилие, казалось, лишало его способности что-либо предпринять. Сможет ли он впитать всё это? Удастся ли ему вновь упорядочить мир, вернуть былую уверенность в себе? Суждено ли ему когда-нибудь вновь ощутить, что он собою доволен? Что-то непрестанно вторгалось в его некогда безмятежную душу — и снаружи, и изнутри. Им овладело беспокойство. Его больше не посещали, как в прежнее время, блестящие мысли, а если и посещали, то это были мысли других людей. Жалкое положение! Он обращался в автомат — в чужое эхо.

Эхо… Как прав был Кит!

— Дело дрянь, — вот к какому выводу он пришёл. — На меня уже и смотреть-то смешно — трогательный идиот да и только.

Новизна впечатлений, накопленных им во Флоренции, поспособствовала распаду. Непенте с его солнцем, с его неумолимым язычеством, довершил остальное. Непенте разрушил прежнюю систему его взглядов, ничего не предоставив взамен. Ничего — и тем не менее всё. Остров дал ему Анджелину! И этот образ наполнил его внутреннее существо великолепным довольством, довольством и неуверенностью. Образ Анджелины не покидал его никогда, присутствуя в глубине каждой его грёзы, каждой сокровенной мысли, каждой произносимой им повседневной фразы. Он походил на человека, который, долго проглядев на солнце, видит очертания светила плывущими по небесам, по земле — повсюду, куда он обращает свой взор. Анджелина! Ничто иное не имело значения. Чем всё это кончится? Он бродил, полный блаженной тревоги, предвкушения того, что может принести ему новый день. В последнее время она вроде бы начала относиться к нему с искренней приязнью, в которой, правда, присутствовало нечто насмешливое, материнское.