Несущие кони - читать онлайн книгу. Автор: Юкио Мисима cтр.№ 13

Старик обладал привлекательностью военного, не скрывавшего своего возраста, без всяких претензий на значительность. Чистота незаполненных на склоне жизни лет у человека, которому профессией было определено умереть молодым, а он продолжал жить, напоминала чистоту бумаги на раздвижных стенах «сёдзи» со старыми, хорошего качества деревянными рамками, не перекосившимися и не искривившимися, стены, пронзаемые лучами зимнего солнца, стены, за которыми угадываются остатки снега, — вот какое впечатление производил этот крепкий старик.

Пока они беседовали, Хонда услышал, как рядом красивая женщина, которую назвали дочерью старика, обратилась к Исао:

— Говорят, ты вчера одержал блестящую победу: один вывел из строя пятерых? Поздравляю.

Хонда мельком взглянул в сторону женщины, и генерал представил:

— Моя дочь Макико.

Та вежливо склонила голову.

Хонда мгновение с нетерпением ожидал, когда поднимется узел волос и откроется лицо. Вблизи отчетливо были видны и белизна кожи почти без косметики, и просвечивающие, словно морщинки на плотной бумаге, следы возраста; серьезное лицо было неуловимо печально, уголки слишком плотно сжатых губ, казалось, не могли изобразить даже подобие улыбки, но в глазах стоял нежный живой блеск.

Пока Хонда беседовал с отцом и дочерью о красоте праздника, жрецы в белой одежде и штанах хакама соломенного цвета стали приглашать гостей, которые все еще вели разговоры, к столу.

Отец с дочерью, встретившие знакомых, прошли с ними вперед, и сразу толпа людей отделила их от Хонды и Иинумы.

— Красивая женщина. Она, наверное, замужем? — словно рассуждая сам с собой, спросил Хонда.

— Разведена. Ей, наверное, уже года тридцать два, тридцать три. Нашелся же мужчина, который упустил такую красавицу, — отозвался Иинума неопределенным тоном, скривив губы под усиками.

Люди толкались в вестибюле помещения для гостей там, где снимали обувь, кто-то старался пройти вперед, кто-то уступал дорогу. Когда Хонда, увлекаемый людским потоком, вошел в зал, то смог за людскими спинами разглядеть огромное количество лилий, украшавших белые скатерти.

Хонду как-то оттеснили от Иинумы, стиснутый толпой, он подумал, что среди гостей затерялся возродившийся Киёаки, но под яркими солнечными лучами наступившего лета это вдруг показалось дикой фантазией. Слишком необычная тайна теперь ослепляла. Где-то сливаются сны и реальность, подобно тому как небо и море сливаются на линии горизонта, но здесь, по меньшей мере в окружении Хонды, все люди существовали в рамках закона или были защищены законом. Хонда выступал в этом мире блюстителем установленного законом порядка, закон словно тяжелая крышка на железной кастрюле прикрывал кипящее варево реальности.

«Человек, поглощающий пищу… переваривающий и выделяющий ее остатки… человек размножающийся… любящий и ненавидящий», — размышлял Хонда.

Все они были под властью закона. Люди, которые в случае ошибки могли оказаться на скамье подсудимых, именно они обладали признаками реальности, Чихающий, смеющийся, с висящим детородным органом… человек… если все без исключения таковы, то она просто не может существовать — эта пугающая тайна.

На столе, за которым его пригласили занять место, были расставлены еда в коробочках, сакэ, тарелки, мисочки, и через определенные промежутки стояли вазы с лилиями. Макико сидела с той же стороны: иногда он мельком видел ее красивый профиль и прядь волос.

Двор освещали рассеянные лучи летнего солнца. Началось пиршество людей.

Возвратившись после полудня домой, Хонда велел жене приготовить ужин для приема гостей и ненадолго прилег. Во сне явился Киёаки и радостно заговорил о встрече, но Хонда, проснувшись, не почувствовал, что сон его взволновал. Собственные мысли, терзавшие его прошлой ночью, по-прежнему теснились в усталой голове.

В шесть часов появились отец и сын Иинума. Они были с дорожными чемоданами, чтобы потом сразу отправиться на вокзал.

За столом, как-то стесняясь сразу вернуться к разговору о прошлом, Хонда и Иинума принялись обсуждать текущие события. Иинума, учитывая профессию Хонды, не выказывал откровенного недовольства нынешними порядками. Исао сидел в официальной позе и, положив на колени кулаки, слушал разговоры отца.

Его глаза, вчера сверкавшие под маской, и сегодня горели ярким и чистым светом, совсем не подходящим к этой обыденной обстановке. Казалось, что они блестят так всегда. Чувствовалось что-то необычное в том, как эти глаза были расположены на лице, как распахивались миру. Хонда во время беседы с Иинумой постоянно чувствовал их взгляд. Ему хотелось сказать юноше, что в беседе нет ничего, заслуживающего столь пристального внимания. Этот взгляд был так далек от перипетий повседневной жизни, чистый блеск глаз юноши вызывал просто-таки угрызения совести.

Люди могут с жаром предаваться общим воспоминаниям примерно час. Но это не диалог. Человек, одинокий в воспоминаниях о прошлом, обнаружив собеседника, с которым можно поделиться этими воспоминаниями, начинает монолог, напоминающий долгий сон. Этот монолог может длиться столько, сколько пожелает говорящий, а через некоторое время обнаруживается, что им, нынешним собеседникам, не о чем говорить. Они словно находятся на разных берегах реки, мост через которую давно смыло.

Чтобы прервать молчание, снова заговорили о прошлом. Хонде неожиданно захотелось спросить, зачем Иинума когда-то опубликовал в газете правой организации статью «Короткая память маркиза Мацугаэ».

— А, вы об этом. Я долго колебался, стоит ли посылать стрелу в маркиза, который столько для меня сделал, писал, можно сказать, с риском для собственной жизни, но твердо решил сделать это, ради страны.

Легкий, без запинки ответ, конечно, не мог удовлетворить Хонду. Поэтому Хонда высказал предположение, что Иинума сделал это ради Киёаки: тот с нежностью вспоминал Иинуму.

При этих словах на лице слегка опьяневшего Иинумы явно отразилась растроганность, приведшая в растерянность тех, кто это увидел.

— Правда? Молодой господин так сказал? Я ведь надеялся, что он меня поймет. Написать эту статью меня побудило, как бы это сказать, желание сообщить всему свету, даже принеся в жертву маркиза, что молодой господин ни в чем не виноват. Я боялся, что если ничего не предпринять, слухи просочатся в свет, и тогда молодому господину будут грозить серьезные неприятности. Если же упредить слухи, раскрыв вероломство маркиза, то этих неприятностей можно будет избежать, а еще я думал, что даже маркиз из отцовских чувств готов ради сына подвергнуть позору свою репутацию. Пусть он был в гневе, я так счастлив, что молодой господин меня понял.

…Господин Хонда, я хочу вам сказать… Конечно, сейчас я выпил… Тогда, узнав о том, что молодой господин умер, я проплакал, считай, трое суток. В ночь бодрствования я пришел в усадьбу, но меня не пустили, наверное, было такое указание, на церемонии прощания тоже за мной все время ходил полицейский, я даже не смог зажечь свечу в память о покойном.