Олух Царя Небесного - читать онлайн книгу. Автор: Вильгельм Дихтер cтр.№ 42

— Наверно, дирижером, — засмеялся пан Птак, слизывая крем с пальцев.

— Пусть учится, а не о глупостях думает, — изрек Михал.

— Так точно! — поддержал его майор. — Социализм — это знания.

За окном страшно блеснуло, и стук ворот слился с ударом грома. Я смотрел на мужчин за столом. Кому из них подражать, чтобы стать взрослым?

Юлек позвал меня к себе в спальню. Хотел отстегнуть протез. Пока мы шли через салон, он на меня опирался. Там, где не было ковра, стучал и скрипел деревянной ногой.

— Майор — сволочь! — прохрипел он. — Надо предостеречь Михася.

В спальне он снял пояс и опустил брюки. Морщась от боли, сел на кровать и расстегнул ремешки под коленом. Присев на корточки перед распухшей культей, я стащил ботинок и носок с другой ноги. Юлек показал на то место, где когда-то были пальцы, и сказал, что здесь болит сильнее всего. Закурил сигарету и, не затягиваясь, попыхивал ею, как трубкой.

— Я старый бурильщик, — сказал он. — Перед войной купил кусок поля. Я знал, что там есть нефть. И она забила фонтаном! Михал был моим компаньоном, — подмигнул он. — Тсс! Никому ни слова! Мы бы разбогатели, если б не война. Теперь я хочу открыть бензоколонку. Деньги там получаешь из рук в руки. Ша! Михась поможет мне с арендой в Кракове. Вы тоже отсюда уедете. Мама хочет в Варшаву. Михась высоко взлетит. Он им душу отдаст, потому что во все это верит.

Он начал зевать и сказал, чтобы я шел к себе.

* * *

Гости разъезжались. Во дворе рычали моторы. Я с кровати смотрел на полосу света под неплотно закрытой дверью. Михал прошел по коридору один. Вскоре я услыхал его храп, а из кухни донесся плач Альбины и крик матери. Потом мать вошла в спальню и скинула туфли. Заскрипела кровать. Дождь прекратился. Тшебиня в ту ночь была вымыта дочиста.

В прихожей зазвонил телефон. Затопали босые ступни Альбины. Мать вышла из спальни. Шепот: вернулась и будит Михала. Зашлепали его домашние туфли и ее тапки без пяток. Потом настала долгая тишина — я не скоро услышал их снова.

— Умер, — рыдала мать. — Сейчас, когда можно жить!

— Умер во сне. Ничего не почувствовал, — утешал ее Михал.

— Еще успел починить тебе часы.

— Его сыну светит большая карьера…

— Да ему было на это плевать. Он хотел уехать. И я хочу.

— Мы переедем в Варшаву.

— Не хочу в Варшаву. Хочу уехать из Польши.

С минуту я ничего не слышал.

— Альбина не дает проходу Болеку, — сказала мать.

— Моему Болеку?

— Надо ее отослать — еще не дай Бог забеременеет, и будет скандал.

— Да, да, да.

Я взлетел, как брошенный с силой камень. Твердый, гладкий, холодный, летел быстро и высоко. Нигде не мог остановиться. Я открыл окно и оперся о подоконник. Пахло чудесно. Падающие с крыши капли воды стучали по камням. Птица в коробке зашевелилась, потом вспрыгнула мне на руку и для равновесия крепко вцепилась коготками. И вдруг оттолкнулась и улетела. Так мягко и тихо, что в воздухе не осталось следов.

Мы играли в «тысячу» у Юлека на кровати; карты были замусоленные и рваные. Из синей колоды, где осталось только одиннадцать карт, взяли короля червей, потому что в красной этого короля не было. Юлек в майке и кальсонах, завернув штанину, проветривал свою культю. Стряхивая пепел в стоящую на одеяле пепельницу, он повернул к себе тетрадь, в которой, вокруг колонки цифр, я нарисовал гусар.

— Зачем им крылья? — спросил он.

— Не знаю.

Поздно ночью он послал меня за коньяком. Вытащив пробку, дал мне подержать бутылку, пока сам тасовал карты.

* * *

Дверь моей спальни была слегка приоткрыта. Лежа под одеялом, я размышлял, почему в календаре нет святого Вильгельма.

Мне снилось, что в окне, выходящем во двор, вместо стекла зеркало! Я увидел черные волосы и глаза. Толстые щеки. К горлу подступила тошнота. Я проснулся.

Из комнаты Юлека доносились громкие голоса. В четверг после референдума был погром. В Кельце убили сорок два еврея.

— Надо учитывать, кто это сделал, — сказал Михал.

— Как — кто?! Михась! — удивился Юлек. — У тебя есть сомнения?

— Ноги надо уносить… — начала мать.

Я хотел встать, но у меня так закололо в боку, что я вскрикнул.

— Что случилось? — Мать вбежала в комнату.

— Живот.

Мотор ревел, шины шуршали по гравию. Всякий раз, когда «фиат» подскакивал на выбоинах, мне казалось, что внутри у меня кусок стекла. Лежа на заднем сиденье, я видел лампочки, горящие на резервуарах с нефтью. Я стонал. Мать просила Болека, чтоб ехал помедленнее, но он боялся сжечь сцепление. Наконец около станции мы выехали на шоссе. Машина помчалась по асфальту. В Хшануве остановилась перед больницей. Санитары положили меня на носилки.

Я лежал на кровати голый, прикрытый простыней. Надо мной горела лампочка в белом колпаке. Шаркая ногами, вошел доктор Глуский, который когда-то лечил мне уши. Он был маленького роста, но голова у него, как у Юлека, была большая, с курчавыми черными волосами. Галстука он не носил. Из кармана халата торчали красные резиновые трубки.

Поцеловав матери руку, он пододвинул к кровати стул. Откинул простыню и осторожно нажал мне на живот. До чего бы он ни дотрагивался, именно в этом месте мне было больно.

— Appendicitis.

— Операция? — спросила мать.

— Живот твердый. Хм! Посмотрим. Хм!

— Вы слышали про старого Акермана, доктор?

— Infarctus myocardi.

* * *

Оставшись один, я вспомнил, как Альбина, в блузке из парашютного шелка, выкрашенной в красный цвет, упаковывала свой сундучок. На дно она положила туфли на высоких каблуках — те самые, в которых мать танцевала в Катовице. Рядом уложила фетровые гамаши на ремешках. Сверху — платья, юбки и кофты, которые ей надарили за год. По бокам распихала свои старые деревенские одежки. Мать принесла еще плащ с пристегивающейся подкладкой и чемодан из Дрогобыча, потому что в сундучок больше ничего не влезало.

— Куда ты едешь? — спросил я Альбину.

— В деревню. Ты там был на свадьбе. Не помнишь?

Зацокали копыта. Я открыл тяжелую входную дверь и придерживал ее, чтобы возчик мог вынести сундучок и чемодан. Мы попрощались на ступеньках. Ступив на железную подножку, Альбина поднялась в бричку и села на кожаное сиденье. За воротами, среди кустов орешника, мелькала ее рука в красном рукаве.

Засыпая, я чувствовал, что кровать медленно поворачивается, и это не кровать, а кухонный стол на свадьбе Альбининой двоюродной сестры. Я сидел за этим столом, уставленным грязными и чистыми тарелками. Куски маринованного окорока лежали вперемешку с остывшими варениками. Из капусты торчали ножи и вилки. Ломти белого хлеба пропитывались красным свекольным соком.