— Прекрасная девушка, — сказал он, — присоединится к нам? Она присядет за наш столик?
Он был тучный и восхитительный, как сатрап. Он обладал женщинами, которых желал, и теперь он пытался определить, желает ли он эту. Потому что ею он еще не обладал.
— Кто с вами? — спросила она, отстраняясь.
Он назвал трех франтов или пижонов, нескольких тощих девиц с сомнительной репутацией и указал на столик.
— Простите, — сказала она, — но я с Белом.
Как-то Валтасар разгромил Белакву в шахматы, а как-то привез его, мертвецки пьяного, из старого города, так что он его знал. Он считал его наивным, скучным, пустым и изнеженным хлюпиком. Это был проницательный человек.
— Не стоит отказываться, — с иронией заметил он, — когда за столиком есть место для двоих.
— Простите, — повторила она.
Он приблизил к ней лицо.
— Но почему нет, — мягко настаивал он. Тьма египетская сгущалась.
— Он не сядет с вами за один стол, — сказала она после секунды сомнений.
— Что ж! — улыбнулся Валтасар, нимало не обидевшись. — Что ж! — Он был искренне тронут. — Увидимся позже, — выразил он надежду и удалился.
Часы на ратуше пробили полночь, празднующие соединили руки и запели хором. Замечательная делимость двенадцати проникла в мозг Белаквы; тот недооценил свою нужду и теперь прижимался лбом к прохладной плитке. «Prosit Neujahr», — сказал он очень слабым и гнусавым голосом и дернул за ручку. На обратном пути Белакву остановил Валтасар, который заметил его издалека и, оставив троих дылд колыхаться в тесной гирлянде, поспешил навстречу.
— Итак, — заговорил он, — как поживаете?
— Неважно, — сказал Белаква. — А как вы?
— Присоединяйтесь к нашей скромной компании, — продолжил Валтасар.
— Простите, — сказал Белаква, — я со Смеральдиной.
— Приходите, — зашептал Валтасар, — приходите со Смеральдиной, приходите оба.
Это показалось Белакве вполне приемлемым. Достигнув верхней площадки, он застал свою девушку беседующей с очаровательнейшим молодым человеком.
— Могу ли я, — произнес Белаква, слоняясь по опушке ее внимания.
Молодой человек отступил, и Мадонна грациозно встала справа от своего спутника. Она внимательно его оглядела.
— В чем дело? — сказала она. — Ты белый как полотно.
— Мне не по себе, — сказал он, — но ты будешь рада узнать, что я нашел столик.
— Где?
— Тот жирный ублюдок, — сказал он, — тот комнатный повеса приглашает нас за свой столик, а я устал и хочу выпить, и ты хотела остаться здесь, так что…
Он стал спускаться по ступенькам.
— Кто? — закричала Мадонна. — О чем ты говоришь? Кто нас приглашает?
— Откуда я знаю? — застонал он. — Пойдешь ты, наконец? Этот толстый дантист от шахмат…
— Стой! — сказала Мадонна. — Вернись. Я иду в «Барберину».
Он сделал шаг назад.
— Мы не можем выйти, — яростно возразил он на предложение идти в «Барберину». Она повернулась к нему длинной спиной и исчезла в вестибюле. У двери он нагнал ее.
— Какой смысл, — сказал он, — зачем вообще говорить о «Барберине», когда мы не можем ВЫЙТИ? — Но она открыла дверь своей нежной ручкой, и ему оставалось только последовать за ней.
Усевшись в баре «Барберина», она изучала ситуацию.
— Он вот-вот появится, — сказала Мадонна, — так что лучше поторопись. Пей, и пойдем.
— Разве Папа не говорил, что придет после фейерверка, — сказал Белаква, зная, что через час или около того станет охоч до слов, — и приведет Мамочку?
— Дай мне сигарету, — сказала она.
Он предложил прикурить ей сам. Она взглянула на него остолбенело. Ему хотелось немножко с ней поиграть.
— Можно? — сказал он.
— Дай мне ту, которую куришь сам, — сказала она наконец, — и закури другую.
Он перегнулся через стол, и она вытащила недокуренную сигарету у него изо рта. Он так смешно чмокнул губами!
— Теперь, — сказала она, — закури другую.
Но он откинулся на спинку стула и не сделал ничего подобного. Он предпочел надуться, потому что она отказывалась шутить.
— Ну, а как твой парень? — сказал он. — Голова у тебя болит по утрам не от пива, а от всех этих сигарет.
— Что?
— Я говорю, не от пива…
— Нет, что ты до этого говорил?
— А, твой парень…
— Какой парень?
Откуда ему было знать, какой парень!
— Может быть, — сказал он уклончиво, — я подумал о том парне в ратуше.
— Что ты хочешь этим сказать, «может быть, я подумал»?
— Я не знаю.
— Ты вообще что-нибудь знаешь? — застонала она — Это не парень, это чемпион по планеризму.
— Как чемпион по планеризму?
— Он совершил самый длительный полет на планере.
— Не парень?
— Нет.
— Что такое парень?
— Не знаю. А ты?
— Нет. А ты?
— Нет.
— Я — парень?
— Мой ли ты парень? — Да.
Она задумалась.
— Нет, — сказала она, — нет.
— Кто я? — сказал он. Она обдумала и это.
— Ты — мой Mann.
— Но не с двумя «н», — сказал он.
— Что?
— Я говорю, Я ТВОЙ МЭН с одним «н». Она ужасно нахмурилась.
— Что? — закричала она.
— Я имею в виду, не твой M-A-N-N.
— Не беси меня, — она тяжело вздохнула, — не выводи меня из себя. Пей, и пошли.
— Пошли куда?
— Куда угодно. Эта скотина появится здесь с минуты на минуту.
— Но мне казалось, что ты хочешь танцевать.
— Нет, — сказала она резко, — какой смысл хотеть танцевать, если танцевать не с кем?
— А со мной ты не можешь танцевать?
Тут она встала и оправила платье. Бедная девочка, оно всегда смотрелось на ней rutschig,
[257]
такой колоссальной была ее попа. Он с трудом поднялся.
— Я не могу танцевать, — раздраженно сказал он.
Она стояла, глядя на него через стол.
— Du lieber Gott! — прошептала она. Теперь он был напуган и разъярен.
— Прости, Смерри, — захныкал он, сердито жестикулируя, — я не могу танцевать. Я бы и хотел уметь танцевать, но я не умею. Я не знаю, как танцевать. Я устаю. Я не знаю, как это делать.