Сон Кельта - читать онлайн книгу. Автор: Марио Варгас Льоса cтр.№ 67

Возвращаясь в Икитос, Роджер Кейсмент много размышлял о том, какой урок преподала ему действительность, в очередной раз показав парадоксальную и непостижимую суть человеческой души. Оба юных туземца желали вырваться из амазонского ада, где их истязали и использовали как рабочий скот, не давая даже еды. И он расстарался — из своих скудных средств оплатил их переезд в Европу, полгода содержал их, полагая, что таким образом спасает их и открывает путь к достойной жизни. Тем не менее здесь они были все так же — пусть и по-другому — далеки от счастья или, по крайней мере, терпимого и сносного существования, как и в Путумайо. Да, их не били, с ними были ласковы, но Аредоми и Омарино чувствовали себя одинокими и чужими, прекрасно понимая, что никогда не станут частью этого мира.

Незадолго до отъезда Роджера Министерство иностранных дел по его совету назначило в Икитос нового консула по имени Джордж Мичелл. Нельзя было сделать лучший выбор. Роджер познакомился с ним в Конго. Мичелл был очень усерден и с большим жаром принимал участие в кампании по раскрытию преступлений, совершенных при Леопольде II. По отношению к колониализму занимал ту же позицию, что и Кейсмент. Теперь он без колебаний выступил против „Перувиан Амазон компани“. Роджер подолгу беседовал с ним и рассчитывал на тесное сотрудничество.

Шестнадцатого августа 1911 года вместе с индейцами Аредоми и Омарино он отплыл из Саутгемптона на Барбадос. Через двенадцать суток „Магдалена“ доставила их на остров. Едва лишь пароход заскользил по серебристо-голубым водам Карибского моря, Роджер почувствовал, как вожделение, дремавшее в эти последние месяцы болезней, забот, тягот физических и моральных, просыпается и заполняет его голову фантазиями и желаниями. В своем дневнике он определил свое состояние тремя словами: „Я вновь пылаю“.

Он сошел на берег только для того, чтобы поблагодарить патера Смита за все его заботы о мальчиках. И растрогался, увидев, как Аредоми и Омарино, в Лондоне столь скупо проявлявшие свои чувства, обнимают священника, хлопают его по спине, словно давнего и близкого друга. Смит повел их в монастырь урсулинок. Войдя в эту тихую обитель, за стенами которой не слышен был уличный шум, и само время, казалось, замедлило свой ход, Роджер отстал от спутников и присел на скамью под рожковым деревом неподалеку от кустов лиловых бугенвиллий. Долго следил за муравьями, тащившими листок, удивлялся тому, как похоже это с церковным шествием в Бразилии, когда несут на плечах образ Пречистой Девы, — и вдруг вспомнил, что сегодня день его рождения. Ему исполнилось сорок семь лет. Никак нельзя сказать, что это старость. Многие мужчины и женщины в его возрасте еще в полном расцвете сил, здоровы, бодры и энергичны, строят планы. А вот он с горечью ощущает, что вступил в последний этап своего существования. Когда-то в Африке они с Гербертом Уордом любили представлять, как проведут старость. Скульптор воображал себя в сельском домике на берегу Средиземного моря, где-нибудь в Провансе или в Тоскане: он выстроит себе просторную мастерскую, заведет множество собак, кошек, гусей и кур и по воскресеньям самолично будет готовить для всей родни какой-нибудь плотный и замысловатый буйабес. А Роджер не без душевного волнения неизменно отвечал ему: „Уверен, что я до старости не доживу“. Это предчувствие редко оставляло его, и, когда сейчас, в камере, появилось вновь, он со всей отчетливостью осознал: нет, не доживет.

Патер Смит согласился приютить Аредоми и Омарино на те восемь дней, что им предстояло провести в Бриджтауне. На следующий день Роджер отправился в общественные бани, где побывал в прошлый свой приезд на остров. Ожидания его оправдались: он увидел молодых, атлетически сложенных мужчин, ибо здесь, как и в Бразилии, своего тела никто не стеснялся. Напротив — им гордились и носили себя непринужденно и свободно. Совсем юный паренек, подросток не старше пятнадцати-шестнадцати лет, смутил Роджера особой, матовой бледностью гладкой и блестящей кожи, какая бывает у мулатов, дерзким взглядом больших зеленых глаз, а при виде его тугих, упругих бедер, оголенных узкими купальными трусами, у англичанина на миг закружилась голова. Немалый опыт обострил его умение почти мгновенно, по неуловимым для всех прочих признакам — по мимолетной полуулыбке, чуть обозначившейся на губах, по блеску глаз, по зазывному взмаху руки или движению всего тела — почувствовать, понял ли мальчик, чего он хочет от него, согласен ли уступить или, по крайней мере, сообщить свои условия. С душевной болью Роджер осознал, что к тайному призыву его глаз этот красавчик остался совершенно безучастен. Тем не менее он все-таки приблизился и заговорил. Мальчик оказался сыном барбадосского священника; сказал, что учится на бухгалтера. Ходит в коммерческое училище, вскоре уедет отсюда: отца переводят на Ямайку, где открылась вакансия. Роджер предложил угостить его мороженым; тот отказался.

Вернувшись в отель и еще не остыв от возбуждения, он записал в дневник простым языком и телеграфным стилем, которые неизменно использовал для таких, самых интимных эпизодов: „Общественные бани. Сын каноника. Очень красив. Длинный, нежный член, набухающий у меня в руках. Взял в рот. Две минуты счастья“. Кончив, Роджер снова пошел мыться и, тщательно намыливаясь, пытался избавиться от тоски и чувства одиночества, неизменно охватывавших его в подобных случаях.

На следующий день около полудня, завтракая на террасе портового ресторана, Роджер увидел идущего мимо Андреса О'Доннелла. И окликнул его. Бывший надсмотрщик Араны, а потом — управляющий факторией „Энтре-Риос“ сразу узнал англичанина. Несколько секунд смотрел на него недоверчиво и даже испуганно. Но потом протянул руку и согласился присесть рядом. Беседа пошла под кофе с коньяком. Андрес рассказал, что приезд Кейсмента в Путумайо был для всех истинным несчастьем, будто насланным индейским колдуном. Сразу разнесся слух, что следом появится полиция с ордерами на арест, и у всех управляющих и надсмотрщиков будут большие неприятности с правосудием. А поскольку „Перувиан Амазон компани“ зарегистрирована в Англии, всех вывезут туда и судить будут там. По этой причине многие, как и он, О'Доннелл, предпочли смыться из Путумайо в Колумбию, Эквадор или Бразилию. Сам он оказался на Барбадосе, потому что ему обещали место на плантации сахарного тростника, однако ничего не вышло. Сейчас пытается уехать в Соединенные Штаты, где, по слухам, нужны люди на строительство железных дорог. Сейчас, когда этот человек в выцветшем комбинезоне поверх заношенной рубахи сидел на террасе ресторанчика без сапог, без пистолета на боку, без бича, он казался обыкновенным бродягой, озабоченным поисками пропитания.

— Не знаете вы, сеньор Кейсмент, что жизнью мне обязаны… — с горькой улыбкой сказал он, когда прощались. — Хоть, конечно, и не поверите.

— Ничего. Все равно расскажите, — ободрил его Роджер.

— Армандо Норманд был твердо уверен: если дать вам уйти из Путумайо живым, нас всех, управляющих, засадят за решетку. Так что лучше будет, если консул утонет в реке, или его съест кайман, или пума загрызет. Вы меня понимаете? Вроде того, как вышло с французом этим, с Эженом Робюшоном, от которого тоже много было мороки людям. Не в меру любопытствовал. Ну вот и пропал бесследно.

— И отчего же меня не убили? Дело нетрудное, при вашем-то навыке.