Разговор в "Соборе" - читать онлайн книгу. Автор: Марио Варгас Льоса cтр.№ 83

В дверях она столкнулась с Карлотой, та шла за хлебом: да где ж ты была, да куда ж ты пропала? Пришлось переночевать у тетки в Лимонсильо, та захворала, нельзя было оставить. А хозяйка очень сердилась? Вместе пошли в булочную: да она и не заметила, не до того было, всю ночь не спала, слушала, что передают из Арекипы. Амалия успокоилась. А ты знаешь, что в Арекипе — революция? — говорила взбудораженная Карлота, — и хозяйка так изнервничалась, что и их с Симулой заразила, и они до двух часов ночи торчали в буфетной, слушали радио. Да что там в Арекипе, говори толком. Там забастовки, стачки, волнения, убитые есть, а сейчас требуют, чтоб хозяина нашего из правительства убрали. Дона Кайо? Да, дона Кайо, а хозяйка нигде его не может разыскать, всю ночь ругалась на чем свет стоит и звонила сеньорите Кете. Запасайтесь, сказал им китаец-булочник, берите побольше, если завтра будет революция, торговать не буду. Шли обратно, и все толковали: что же это творится? что же это будет? А за что хотят прогнать дона Кайо, а, Карлота? Хозяйка ночью кричала, за то, что слишком с ними церемонился — и вдруг Карлота схватила ее за руку, поглядела ей прямо в глаза: а ведь ты все наврала насчет тетки, ты не в Лимонсильо была, а у своего хахаля, у тебя все на лице написано. Да, глупая, у какого еще хахаля, говорят тебе, тетка захворала. Амалия глядела на Карлоту честно и серьезно, а по хребту бежали мурашки, жаром так и обдавало от счастья. Вошли в дом, а в гостиной сидела нахмуренная Симула, слушала радио. Амалия побежала к себе, быстро приняла душ, слава богу, никто ничего не спросил, не заметил, а когда с подносом поднималась в спальню, услышала позывные радиостанции «Время» и голос диктора. Хозяйка курила, сидя в постели, и на ее «доброе утро» даже не ответила. Правительство слишком долго сносило выходки тех, кто сеет смуту и ведет в Арекипе действия, направленные на подрыв основ, говорило радио, рабочие должны вернуться на заводы, студенты — в университет, и тут она встретилась глазами с хозяйкой, которая словно сейчас ее заметила: а газеты где? Живо, живо! Да, сеньора, сию минуту, и вылетела из спальни, очень довольная, что не пришлось держать ответ. Взяла у Симулы денег, понеслась в киоск на углу. Наверно, что-то серьезное случилось, никогда еще не видела хозяйку такой бледной. Когда она вошла, та прямо прыгнула из кровати, схватила газеты, стала их листать. В кухне спросила Симулу, неужто вправду — революция? неужто Одрию скинут? Та пожала плечами: ну, уж нашего-то хозяина точно скинут, его все ненавидят. Через минуту они услышали, что хозяйка спускается, побежали в буфетную, стали слушать: алло, алло, ты, Кетита? В газетах ничего нового, да что ты, я глаз не сомкнула — и увидели, как в ярости она швырнула на пол «Кронику», — эти сволочи тоже требуют отставки Кайо, столько лет они ему кадили, а теперь — такой поворот, Кетита. Она кричала в трубку, она ругалась. Амалия и Карлота только переглядывались. Нет, Кетита, не приезжал и не звонил, бедняга, наверно, выше головы занят Арекипой, может быть, он уже там. Ах, да их всех перестрелять надо, чтобы закаялись бунтовать, Кетита.

— Старуха Ивонна ругает правительство и тебя — особенно, — сказала Ортенсия.

— Ты поосторожней с ней, она меня убьет, если узнает, что я тебе это рассказала, — сказала Кета. — Мне опасно сериться с этой гадюкой.

Он прошел мимо них к бару. Бросил в стакан два кубика льда, плеснул, не разбавляя, виски и сел. Горничные, уже в наколках, фартучках и одинаковых платьях, сновали вокруг стола. Водителей покормили? Покормили, сеньор. От ванны его клонило в сон, лица Ортенсии и Кеты виделись смутно, как в дымке, он слышал их смешки и голоса, но слов не разбирал. Ну, так что там говорила старуха?

— Знаешь, это она в первый раз позволяет себе крыть тебя прилюдно, — сказала Кета. — До сих пор только сюсюкала.

— Она говорила Робертито, что Лосано часть полученных денег передает тебе, — сказала Ортенсия. — И ведь знает, кому говорить: Робертито первый сплетник и вестовщик в Лиме.

— И еще говорит, что если по-прежнему будут из нее кровь высасывать, она бросит ремесло и вернется к нравственной жизни, — засмеялась Кета.

Он привычно осклабился, собрал морщины у глаз: о, если бы они были немые, о, если бы с женщинами можно было объясняться жестами. Кета потянулась за подсоленной соломкой, и груди ее выпрыгнули из глубокого выреза платья.

— Эй, не дразни меня, — сказал Ортенсия. — Прибереги свои прелести для Ланды.

— Его даже этим не проймешь, — сказала Кета. — Он тоже, кажется, на пути к нравственной жизни.

Обе смеялись, а он слушал их, потягивая виски. Вечно одно и то же — ты знаешь новость? — те же сплетни, те же шуточки — Робертито был любовником Ивонны! — а сейчас приедет сенатор Ланда, и наутро у него появится чувство, что скоротали еще одну ночь, неотличимую от всех предыдущих. Ортенсия поднялась сменить пластинку. Кета снова наполнила стаканы, какая унылая рутина. Они успели выпить еще по стакану, когда у ворот раздался скрип тормозов.

И вот, дон, Лудовико скрашивал им это ожидание. Ротик, губки, зубки сверкают как звезды, и пахнет от нее розами, а фигура такая, что мертвец из могилы восстанет, очень ему нравилась сеньора Ортенсия. Но на самом деле он при встрече боялся глаза на нее поднять, боялся дона Кайо. А он, Амбросио? Нет, дон, что вы, он, Амбросио, только слушал и посмеивался, ничего про нее не говорил, да вовсе не казалась она ему существом из другого мира, он просто ждал, когда же рассветет и можно будет завалиться спать. Другие, дон? Сеньорита Кета тоже не очень-то прельщала? Нет, дон, не очень. Хорошенькая, конечно, но где ж тут думать о женщинах при такой-то каторжной службе, когда мечтаешь только о выходном, чтобы отоспаться за все эти жуткие ночи. Нет, Лудовико был не такой, дон, он задрал нос, как только попал в личную охрану дона Кайо: ну, негр, теперь мне дорожка укатана, теперь звание получу и отыграюсь на всех, кто мне дышать не давал, когда я просто по контракту служил, теперь пусть поостерегутся. Мечта жизни, дон. И по ночам он если не про сеньору разглагольствовал, так про карьеру свою: положат мне твердое жалованье, отпуск будет, ото всех — почет и уважение, и всякий подлезет, предложит провернуть выгодное дельце. Нет, он, Амбросио, он о такой карьере в полиции не мечтал, нет, его даже стало воротить от этого, особенно после бессонных ночей и от тягомотного ожидания. Сидишь-сидишь, куришь одну за другой, где-то к часу, к двум уже до смерти спать хочется, а зимой околеваешь от холода, а начнет рассветать — умоешься в саду у фонтанчика, и тут уже и горничные за хлебом выскочат, загудят первые машины, ударит в нос запах травы, тут уж полегче, значит, дон Кайо скоро выйдет. Когда же это кончится, когда же я заживу по-человечески, думал Амбросио. Вот спасибо вам, дон, жизнь повернулась другим боком.

Все утро хозяйка просидела в халате, с сигаретой, слушала радио. Завтракать не стала, только выпила крепкого кофе и уехала на такси. Потом ушли и Симула с Карлотой. Амалия, не раздеваясь, прилегла. Она вдруг почувствовала, до чего устала, веки отяжелели. Уснула, а проснулась уже под вечер. Приподнялась, села на кровати, попыталась вспомнить, что же ей приснилось: он ей снился, Амбросио, но что он с ней делал, было не вспомнить, но одна мысль не покидала ее во все время сна: лишь бы это длилось, лишь бы не кончалось. Значит, сладкий был сон, дура. Она умывалась, когда дверь ванной распахнулась: Амалия! Амалия! революция! У Карлоты глаза были в пол-лица: ну, что там? что вы видели? Полицейские с ружьями, с автоматами, Амалия, и всюду солдаты. Амалия причесалась, надела фартук, а Карлота прыгала вокруг. Да где это? да что там? В Университетском парке, Амалия, они с Симулой только вышли из автобуса, как увидели целую толпу — парни, девушки, плакаты, «свобода», «свобода», и кричали «А-ре-ки-па» и «До-лой Кай-о», а они с матерью стали глазеть. Сотни, а, может, и тысячи людей, и вдруг появилась полиция, грузовики и джипы, и вся Кольмена потонула в дыму, и ударили струи водометов, поднялся крик, полетели камни, и тут еще кавалерия поскакала прямо на людей. А они с Симулой не знали, куда бежать, где спрятаться. Прижались к дверям какого-то дома, а дым был такой едкий, что они от него чихали и плакали, а мимо бежали люди с криками «Смерть Одрии», и бросались в полицейских камнями. Да что же это, что даже это такое. Пошли послушать радио, а Симула сердито крестилась, а радио молчало, как ни переключали они программы — только музыка, да реклама, да вопросы-ответы.