Без дна - читать онлайн книгу. Автор: Жорис-Карл Гюисманс cтр.№ 50

Представьте себе артиста, он влюбляется в свое порождение, плод своего труда — Иродиаду, Юдифь, Елену, Жанну д’Арк, которую он описал или нарисовал. Мысль о ней не покидает его, в конце концов он овладевает ею во сне. Такая любовь хуже обычного кровосмешения, когда преступник совершает грех лишь наполовину, ведь в дочери — половина его крови, а половина материнской. Таким образом, рассуждая логически, в кровосмешении есть естественная, чуждая греху, почти дозволенная половина, в то время как при пигмалионизме отец насилует дитя, порожденное только его душой и принадлежащее ему полностью, единственное, в ком не течет ничьей иной крови. Преступление стопроцентное. Но разве не налицо также грех против природы, то есть против божественного творения, ведь объект насилия не осязаемое живое существо, как, допустим, в случае скотоложества, — осквернению подвергается существо нереальное, почти неземное, быть может, даже бессмертное, если жизнь ему дарует гений?

Если не возражаете, я продолжу. Допустим, художник нарисовал святого и влюбился в него. Тогда на преступление против природы налагается еще и кощунство. Поистине чудовищный букет!

— И наверное, восхитительный!

Ее слова ошеломили Дюрталя.

Гиацинта встала, открыла дверь и позвала мужа:

— Друг мой! Дюрталь изобрел новый грех!

— Этого не может быть, — возразил Шантелув, появившийся в проеме двери. — Перечень добродетелей и пороков установлен раз и навсегда. Новые грехи придумать нельзя, да и старые никуда не исчезают. Так о чем, собственно, речь?

Дюрталь развил перед ним свою теорию.

— Но ведь это изощренная вариация на тему суккубата. В данном случае созданное произведение отнюдь не оживает, его формы ночью принимает суккуб.

— Сознайтесь, однако, что этот мысленный гермафродизм, когда художник, уподобившись двуполому андрогину, оплодотворяет сам себя, — грех изысканный, привилегия артистов, порок для избранных, недоступный толпе.

— Вы проповедуете избранность по нечестию, так сказать аристократизм порока, — весело воскликнул Шантелув. — Но пойду окунусь в свои жития святых — там атмосфера более благотворная, более свежая. А вы пока развлеките мою жену своими остроумными рассуждениями о сатанизме.

Он произнес это без подковырки, так добродушно, как только мог, и все же в его словах сквозила насмешка.

От Дюрталя это не ускользнуло.

«Должно быть, уже поздно», — подумал он, когда дверь за Шантелувом закрылась.

Он посмотрел на часы — скоро одиннадцать, — встал, чтобы откланяться, и еле слышно прошептал:

— Когда я вас увижу?

— Завтра в девять вечера у вас.

Он посмотрел на нее просительным взглядом. Гиацинта поняла, но решила его немного подразнить. Она по-матерински поцеловала Дюрталя в лоб и вновь поглядела ему в глаза.

В них по-прежнему читалась мольба, и Гиацинта в ответ прикрыла их долгим поцелуем, потом ее губы скользнули ниже, впитывая болезненное возбуждение его уст.

Затем она позвонила и велела горничной посветить Дюрталю на лестнице. Он сошел вниз, довольный тем, что Гиацинта решилась наконец уступить его желанию.

Как и третьего дня вечером, Дюрталь вновь принялся прибираться в своем жилище, устраивать художественный беспорядок, подсовывать подушку под кресло, умышленно сдвинутое с места. Потом он подбросил в камин дров, чтобы согрелись комнаты.

Однако прежнего нетерпения уже не было. Дюрталя успокаивало молчаливое обещание госпожи Шантелув, что она не даст ему в этот вечер зря изнывать от страсти. Теперь, когда с неопределенностью было покончено, его отпустила та острая, почти болезненная дрожь, какую вызывало лихорадочное ожидание. Он машинально ворошил угли в камине. Образ Гиацинты, теперь, правда, неподвижный и безмолвный, все же не оставлял Дюрталя. Ну а когда в его растревоженном мозгу вновь закопошились мысли, он забеспокоился, как бы ему в решающий момент не ударить лицом в грязь. Впрочем, проблема эта, так занимавшая Дюрталя позавчера, смущала его уже не так сильно. Он теперь предпочитал не ломать над ней голову, а положиться на случай. «Бессмысленно, — думал он, — заранее строить планы, когда самая хитроумная тактика почти всегда дает сбой».

Потом он обругал себя за вялость и принялся расхаживать из угла в угол, чтобы стряхнуть оцепенение, которое объяснял жаром от натопленного камина. Неужели ожидание притупило, охладило его чувства? Нет, он по-прежнему мечтает о той минуте, когда овладеет этой женщиной. Похоже, отсутствие пылкости объяснялось неизбежной озабоченностью перед первой близостью. По-настоящему чудесно станет потом, когда с комической стороной любви будет покончено и телесное узнавание останется позади. Вот тогда можно будет взять Гиацинту, не беспокоясь о результате, не заботясь о том, как держаться, что делать. Скорей бы этот момент уже наступил!

Кот на столе вдруг насторожился, метнул взгляд своих черных глаз в сторону двери и побежал прятаться. Зазвенел звонок. Дюрталь пошел открывать.

Ему понравилось, как Гиацинта была одета. Она сняла меха и оказалась в темно-синем, почти черном платье из толстой мягкой материи. Скроенное по фигуре, оно обтягивало руки, подчеркивало талию и линию бедер, выгодно обрисовываю пышную грудь.

— Вы очаровательны, — воскликнул Дюрталь, страстно целуя ее запястья; он с удовольствием отметил, как учащенно забился ее пульс.

Гиацинта, очень оживленная, ничего не сказала, но легкая бледность выдала ее состояние. Дюрталь сел напротив нее. Она глядела на него своим таинственным, словно спросонья взглядом. Страсть заговорила в нем с новой силой. Он уже не помнил своих сомнений, давешних своих страхов и в волнении погружался в прохладу ее зрачков, вглядывался в смутную страдальческую улыбку.

Их пальцы сплелись, и Дюрталь в первый раз тихо назвал ее по имени — Гиацинта.

Ее грудь порывисто вздымалась, пальцы свободной руки лихорадочно теребили подол.

— Прошу вас, откажемся от этой затеи, — взмолилась Гиацинта. — Прекрасно только желание. О, мне все теперь понятно, мысли об этом преследовали меня всю дорогу. Я оставила мужа таким печальным. Вы не представляете, как мне тяжело. Я пошла сегодня в церковь и, увидев своего духовника, испугалась и отошла в тень…

Дюрталю эти жалобы были не в новинку. «Говори что хочешь, — подумал он, — но сегодня ты будешь моей». Вслух же он что-то мычал в ответ, продолжая покрывать ее руку поцелуями.

Наконец Дюрталь поднялся, думая, что она последует его примеру, да хоть и останется сидеть, это уже ничего не изменит.

— Ваши губы! Как вчера! — пробормотал он, приближаясь к ней.

Гиацинта, встав, подалась вперед. Они замерли, обнявшись, но, когда его руки, осмелев, стали исследовать ее тело, Гиацинта отстранилась.