Пилигрим - читать онлайн книгу. Автор: Тимоти Финдли cтр.№ 58

Как аукнется, так и откликнется. А почему бы и нет?

Но кого мне выбрать? Садовника-испанца с густой черной шевелюрой и мускулистыми руками, который принесет мне лук и томаты, прижимая их к голому животу… Спелые сочные томаты в гнезде из курчавых волос, они брызжут соком, а сок стекает по его бедрам и…

Раз Карл Густав может, я тоже могу.

Нет.

Я Эмма Юнг. Его жена, Я Эмма Юнг' Мать его… Я его сад. Я…

Я.

Иди домой, глубоко вдохни и успокойся. Нет тут никаких садовников-испанцев. Только томатный суп. И солнечный день. Ослепительно голубой и безжалостный день.

Эмма побрела, косолапо ступая ногами в резиновых сапожках с квадратными носами, оставляя каблучками мокрые ямки между галькой. Она сложила руки под пальто, поддерживая живот. «Я несу благую весть. О новой жизни. Новое спасет старое. А все остальное не важно».

На озерной глади сидели три белые чайки.

Внутри у нее толкнулся ребенок.

Эмма улыбнулась.

— Привет! — сказала она. — На озере три белые чайки. Три белые чайки на озере, а вокруг нас… У тебя есть обоняние? Надеюсь, что да. Наш сад возвращается к жизни — и я — и мы с тобой — живем здесь в раю, и ничто, ничто, ничто на свете больше не разрушит наше счастье. Я этого не допущу.

Еврейско-арийское дитя любви так и не появилось на свет. Сабина Шпильрейн вышла замуж за русского доктора и уехала. Англичанка трагически погибла. Такой смерти Эмма не пожелала бы никому. Но главное, что маркиза ушла, превратилась в воспоминание, и все снова было хорошо.

Эмма повернулась и увидела сбегающий вниз по склону сад. Цветы, лужайки, деревья, дорожки, чуть дальше — осиновая рощица, летний домик, утопающие в тени скамейки, а за ними — сам дом, который смотрит на запад, на солнце. Во всем этом было так много надежды и так мало отчаяния, что Эмма задохнулась от счастья. Вот она я, вместе с ребенком, иду по солнечному саду моей любви с ложкой в руках, занесенной над чашкой томатного супа из Испании!

7

— Мне всегда нравился этот вид, — сказал Юнг. — Из моего кабинета видно примерно то же самое — деревья и горные пики вдали. Когда я устаю или чувствую себя подавленным, я частенько гляжу на них. Здесь так покойно!

— Только когда не бушует гроза, — заметил Пилигрим.

Юнг встал. Пилигрим — нет. Он по-прежнему сидел в какой-то скособоченной, неудобной позе со стаканом — уже пустым — в руках и фотографией на коленях.

— Покой меня не интересует ни в малейшей степени, — продолжал он. — Я хочу только одного — смерти. А вы мне ее не даете.

— Она не моя, поэтому я не могу вам ее дать, — сказал Юнг. — Врач по определению служит жизни. Сами знаете.

— Да, знаю. Именно поэтому от всех вас нет никакого толку. Я уже говорил, мистер Пилигрим: если хотите покончить с собой — валяйте. Раз вы так решили, я вряд ли смогу вам помешать.

— Тогда зачем вы это сделали?

— Что сделал?

— Помешали мне.

— Я не могу помочь вам умереть — и не могу позволить вам умереть, мистер Пилигрим. Вам придется достичь своей цели где-нибудь в другом месте. Вас отдали под мою опеку, и пока вы здесь находитесь, я обязан — я клятву давал! — бороться за вашу жизнь даже на смертном одре.

Пилигрим перевернул стакан вверх дном и глянул на оборотную сторону фотографии.

— Поскольку на ваше попечение меня отдала Сибил, сказал он, — а ее саму забрала милосердная смерть, могу я теперь уйти отсюда?

— Нет. Вы останетесь до тех пор, пока мы не найдем решение вашей проблемы. А именно: почему вы хотите умереть?

— Я хочу умереть потому, что я не могу умереть.

— Умереть могут все, мистер Пилигрим. Такова человеческая участь. Но почему вы не хотите подождать, пока природа не возьмет свое и не убьет вас, как она убивает всех нас посредством старости либо болезни, или на войне, или в аварии? Зачем вы отвергаете свою человеческую природу?

— Я ее не отвергаю. Это человеческая природа меня отвергла, не оставив мне ни одной из своих привилегий.

— Совершенно неразумное утверждение. Посмотрите на себя! Кого я вижу? Я вижу живое, дышащее, прямоходящее человеческое существо. Несчастное, это без сомнения. Терзаемое какой-то мукой. Но утверждать, что вы лишены привилегий человеческой природы, просто смешно. У вас есть крыша над головой, еда на столе, деньги в кармане, одежда на теле…

— Это вещи приобретенные, доктор Юнг! Привилегии, купленные в магазине. Результаты моего труда. А я имею в виду привилегию свободно уйти, сделать выбор, утолить жажду смерти. Я хочу иметь привилегию никогда, никогда, никогда больше не кивать три раза головой, бормоча: «Да будет воля Твоя» (Евангелие от Матфея, 26:42). ТолькоТвоя — и никогда не моя!

— Не помню, чтобы я издавал какие-то указы, мистер Пилигрим.

— Да с чего ты взял, что я говорю о тебе, ты, напыщенный идиот?!

Пилигрим встал с кресла и пошел к гостиной.

— Есть силы и повыше вас, Карл Густав Юнг, доктор Тщеславие! Сэр Нарцисс! Доктор Гордыня! Есть силы выше Господа!

Он скрылся за дверью. Послышался звон бьющегося стекла. Кесслер шагнул вперед, но Юнг придержал его.

— Нет, я сам. Оставайтесь здесь.

Он шагнул к двери и обнаружил, что в руках у него ничего нет. «Так не пойдет, — мелькнула мысль. — Надо взять с собой что-нибудь, чтобы отвлечь его».

Пилигрим стоял спиной к Юнгу у открытого окна. Возле плинтуса под большим разбитым зеркалом валялись осколки.

— Вы разве не знаете, что бить зеркала — значит накликать беду? — как можно более непринужденно спросил Юнг, стараясь не спугнуть пациента.

— Когда ничего не помогает — зовите на помощь старые добрые суеверия, да? Страх перед черными кошками, боязнь наступить на осколки или убить в доме паука. — Пилигрим стоял неподвижно, прямой и негнущийся. Даже пальцы, прижатые к стеклу так, как будто он хотел рассмотреть их каждый по очереди, застыли, словно неживые. — Единственная моя беда в том, доктор, что я буду жить.

— Вы должны мне объяснить, мистер Пилигрим. Я человек жизнелюбивый и поэтому совершенно сбит с толку. Вы не больны. Вас не мучит физический недуг. Вы не нищий, не бездарность. Вы не зарыли в землю свой талант. У вас есть друзья и, насколько я понимаю, приличные средства к существованию. Вам немного за сорок, вы живете в прогрессивную, творческую и исполненную радужных надежд эпоху. По крайней мере так все говорят. Поэтому я не в состоянии вас понять. Мне нужны элементарные объяснения. Считайте, что я ваш ученик, который ничего не знает.

С этими словами Юнг, не обращая внимания на разбитое зеркало и осколки, прошел в глубь гостиной. Плетеная мебель с очень приятным зеленоватым оттенком, сиденья обтянуты голубым хлопком, уйма подушек из веселого оранжевого тика. Три кресла, небольшой диван, столы, расположенные так, чтобы любой мог дотянуться до пепельницы, журналы и книги. Занавески, как и на всем жилом этаже клиники, из белого муслина. Пилигрим раздвинул их, и теперь они обрамляли его наподобие савана, ожидающего покойника. Что-то в нем или вокруг него, решил Юнг, разглядывая спину пациента в белом костюме, все время напоминает о смерти.