Из ада в рай и обратно. Еврейский вопрос по Ленину, Сталину и Солженицыну - читать онлайн книгу. Автор: Аркадий Ваксберг cтр.№ 18

Уйдя с поста наркома но делам национальностей и с других правительственных постов, Сталин оказался генеральным секретарем ЦК партии – пост этот тогда никому еще не казался ключевым. Но Сталин метил только на «ключ», и ни на что больше. Для этого ему было нужно стопроцентно надежное «техническое обеспечение», то есть абсолютно преданный и энергичный аппарат, легко ориентирующийся в партийных интригах и склоках и успешно исполняющий предначертания своего вождя. Выбор, видимо, был не слишком велик, если ближайшими к Сталину сотрудниками – его помощниками, по официальной терминологии, – оказались опять-таки четыре еврея: Григорий Каннер, Лев Мехлис, Арон Герценберг и Илья Трайнин, а начальником личной охраны (пост, как все понимают, важнейший) пятый еврей – Карл Паукер. Каннера, Паукера и Герценберга за беспредельно верную службу он впоследствии уничтожит, бездарному и безграмотному, но зато сверхсервильному Мехлису простит все прегрешения (из-за его невежества в декабре 1941 года, в Крыму, куда он был послан Сталиным с неограниченными полномочиями, погибнут десятки тысяч солдат) и оставит его на высоких постах в доказательство отсутствия государственного антисемитизма, а самоучку Трайнина, вообще не имевшего никакого диплома, в 1939 году ни много ни мало возведет в академики, чтобы тот прославлял великого и мудрого Сталина в своих «научных» трудах…

Если не считать вроде бы невинных антисемитских шуточек, которые в узком кругу отпускал Сталин (о них, в частности, рассказывает в позднейшей редакции своих мемуаров сбежавший на Запад еще в двадцатые годы секретарь генсека Борис Бажанов[3]), никаких видимых проявлений сталинского антисемитизма в ту пору никем не замечено. Революционный романтизм-интернационализм еще не был изжит, в различных структурах советской власти процент евреев был еще велик, а число русских, которым антисемитизм был органически чужд, в тех же кругах было огромно. Это вовсе не означает, что антисемитизм вообще не проявлялся вовне в партийно-советских кругах. Иначе М. Горький, обращаясь к Ленину в защиту своего издателя и друга Зиновия Гржебина, не написал бы: «Гржебина травят как собаку или – что еще хуже – как еврея»[4]. Травили Гржебина как еврея не какие-нибудь темные, малограмотные лавочники, а официальные представители советской власти.

Они-то и не давали антисемитизму заглохнуть: при новой власти он стал куда более мощным и всеохватным, чем был при власти свергнутой. Для его проявления не требовались обязательно публичные заявления – вполне достаточно было «просто» распространения слухов. Исследовавший этот вопрос М. Агурский установил, что в борьбе с оппозицией Сталин недвусмысленно разыгрывал еврейскую карту, старательно навязывая так называемой «партийной массе», то есть рядовым партийцам, нужную ему интерпретацию занятой им позиции в противостоянии с Троцким, Зиновьевым и Каменевым: необходимо-де исправить допущенную Лениным ошибку – устранить непропорционально большое представительство евреев в верхушке власти. Это как бы оправдывало ту последовательность, с которой Сталин вытеснял из «верхов» троцкистов и зиновьевцев, и в свою очередь провоцировало проявление юдофобства на более низких уровнях[5].

Информационный отдел ОГПУ тщательно собирал данные об антисемитских настроениях и посылал их генеральному секретарю ЦК Сталину. Уж не по его ли заказу все это делалось? Даже если это предположение верно, то прямых доказательств мы, скорее всего, никогда не найдем: Сталин не любил без надобности оставлять какие-либо письменные следы, предпочитая давать указания устно, зачастую даже просто намеками.

Сразу после смерти Ленина, когда Троцкий, поверив телеграмме Сталина с указанием ложной даты похорон, неразумно остался лечиться на Кавказе, Сталин начал атаку на своего главного конкурента, и, конечно, он не мог при том не использовать «еврейскую карту». Ему пришлась поэтому очень кстати так называемая «спецполитсводка», составленная Лубянкой в первой декаде февраля 1924 года: «В связи со смертью Ленина среди населения распускаются слухи (ясное дело, их намеренно распускали! – А. В.), что Ленин не умер, что его отравили жиды, стремящиеся захватить власть в свои руки, что ‹…› вместо Ленина будет Троцкий, и тогда ‹…› евреи возьмут в руки власть и окончательно задушат русский народ»[6].

И все же, какие бы сводки ни составляла Лубянка, окончательная победа советской власти притушила открытые антисемитские проявления – хотя бы уже потому, что значительная часть населения собственно России, Украины и Белоруссии, где антисемитизм имел глубокие и давние корни, практически ассоциировало эту власть с властью евреев, а практической возможности выступать против власти уже не было. Но сам антисемитизм, разумеется, никуда не делся, и его существование секретом ни для кого не являлось. Для кремлевских руководителей – в том числе. И даже – прежде всего[7]. Притом он дал о себе знать и в столице, и в крупных российских городах, где ранее для него не имелось почвы из-за незначительной доли евреев среди проживающих в них. Массовый приток евреев в города, куда им ранее был доступ закрыт, не мог не породить в определенных кругах антисемитские настроения. Израильский историк (эмигрант из СССР) Михаил Агурский исследовал этот феномен по материалам официальной советской статистики. Если в 1920 году в Москве проживало 28 тысяч евреев (2,2 процента всего населения столицы), то в 1923-м их доля составляла уже 5,5 процента, а в 1926-м – 6,5 процента. В Москву к этому времени приехало около 100 тысяч евреев, в начале тридцатых годов их число приближалось к 250 тысячам (рост в 9 раз), тогда как все население Москвы в целом за 15 лет выросло лишь в два раза[8].

Советская власть действительно сняла с евреев все прежние ограничения и установила полную свободу выбора места жительства, но она (то есть ее высшие руководители) совершенно не брала в расчет неизбежные последствия этих новаций в контексте неприятия самой новой власти огромным числом людей, для которых «большевики» и «евреи» по-прежнему оставались синонимами.

Впрочем, может быть, это категорическое утверждение и не совсем верно: «советская власть» в ту пору еще не была чем-то единым и цельным – некоей жесткой вертикалью, где все решения принимаются только на самом верху. Некоторых ее деятелей нестихающая эскалация антисемитизма весьма беспокоила.

В 1926 году ОГПУ регулярно информировал «верха» об антисемитских проявлениях в городе и в деревне, причем, судя по всему, это делалось по указанию ЦК, а значит, как минимум, с согласия Сталина. Распространенность антисемитизма в среде интеллигенции волновала его не столько потому, что этот социальный слой был очень влиятелен, а скорее потому, что он впрямую связывал свое отношение к еврейскому вопросу со своим отношением к советской власти. Сообщая о глубоком проникновении антисемитизма в литературные круги, спецслужбы отмечали, что, по мнению этих кругов, «государственная власть в России находится только в руках евреев»[9]. Особо отмечалось, что «особенно силен антисемитизм в театральной среде. Пожалуй, ни в какой другой сфере интеллигенции нельзя встретить того, что на каждом шагу приходится видеть в театральном мире. ‹…› Нередко антисемитизм у артистов переходит всяческие границы»[10].

Вряд ли Сталина очень пугала эта информация. Ведь советская власть, неприятие которой было характерно для антисемитов, сопрягалась в их сознании с Троцким и другими заклятыми врагами Сталина. Хотя бы только поэтому он, делая вид, что антисемитизм опасен для власти, не мог в душе не разделять чувства тех, кого вроде бы осуждал. Но многие другие члены руководящей верхушки все еще исходили из старых большевистских лозунгов – бурный всплеск антисемитизма не мог их не пугать.