Прибавление семейства происходило естественным порядком, но, кроме того, семья увеличивалась за счет прибывающих беженцев. Ханзаде пришлось оставить своих детей у узбеков, поэтому она с благоговением взяла на себя заботы о Гульбадан, которая называла ее «любимой госпожой». С севера прибыла сводная сестра со своим сыном. Сулейман, младший сын Мирзы-хана, также был поручен заботам Бабура; ему перешел титул его отца – правитель Бадахшана, и Хумаюн правил от его имени как регент. Сулейман присоединился к Аскари и стайке девочек, проходивших обучение при дворце. Служители искусства, бежавшие в Кабул из Герата, Балха и Бухары, наставляли детвору в каллиграфии, стихосложении, религии, истории и астрономии, а также обучали их необходимым языкам. В годы своего обучения Гульбадан писала на тюркском. В заглавии мемуаров ее имя не упоминается, они называются «История Хумаюна». Однако на самом деле это жизнеописание всей семьи, рассказывающее о восхождении на индийский престол.
Скорее всего, Махам вела свой род не от знатных корней. Ни о ее родителях, ни даже о том, что означает ее имя, ничего не известно. Гульбадан называла ее Махам-акам – госпожой Махам. Никто не пытался оспаривать первенство матери наследника. Четверо других ее детей умерли в первые годы жизни. После смерти последнего из них она обратилась к Бабуру с необычным требованием, и Бабур выполнил ее просьбу.
К этому времени он уже заполучил Биби и находился на пути в Баджаур, но заметка в дневнике сделана позднее. «После Хумаюна у меня было несколько сыновей, его родных братьев, но они не жили. Хиндал тогда еще не родился. Когда мы находились в тех местах, от Махам пришло письмо. Она писала: «Будь то хоть сын, хоть дочь, отдай мне ребенка на счастье и на радость – я его усыновлю и воспитаю». В пятницу двадцать шестого числа того месяца, находясь на той самой стоянке, я согласился передать Хиндала Махам и, написав об этом письма, послал Юсуф Али Рикабдара в Кабул».
Ребенка ждала Дильдар («Повелительница сердца»), которая была моложе Махам и в дальнейшем стала матерью Гульбадан. В редких случаях царские жены усыновляли еще не родившихся детей женщин более низкого происхождения, чтобы воспитывать их как своих собственных. Но в семье падишаха таких случаев не было. Почему стареющей Махам пришло в голову взять ребенка другой женщины? Возможно, ей хотелось воспитать Бабуру чужого ребенка, раз уж она не могла больше родить ему сыновей. Дильдар была против этого, но не осмелилась нарушить приказ падишаха.
В дополнение к своему требованию Махам пожелала, чтобы Бабур с помощью гадания определил пол будущего ребенка. Он с пренебрежением относился к этим женским предрассудкам, но Махам отказать не смог. Он призвал нескольких старух, чтобы кинуть жребий излюбленным способом – два слова написали на прозрачной бумаге и завернули их в шарики из мягкой глины. Два глиняных катышка были брошены в чашу с водой. Предсказание содержалось в том, что раскрылся первым. Бабур пишет, что гадание предсказало мальчика. Спустя месяц Дильдар родила мальчика, а еще через два дня Махам воспользовалась своей властью и забрала ребенка в свои покои, разлучив его с матерью. Так мальчик Хиндал был воспитан другой женщиной на глазах у собственной матери, хотя Дильдар не оставляла надежды получить ребенка обратно. (Имя Хиндал, являвшееся, в сущности, прозвищем – «из Хинда», было дано ему позднее.)
Нельзя сказать, что Махам, разлученная с собственным сыном, на этом остановилась. Через три года она потребовала себе и Гульбадан.
К тому времени, когда Гульбадан начала осознавать происходящие вокруг нее события, ее увезли к брату, отдав на попечение суровой Махам. В том возрасте она была способна запомнить лишь приезды и отъезды самой важной персоны – своего отца. Наверное, ребенком она видела, как он выезжает из дворца, направляется к дороге вдоль реки и смешивается с множеством людей, удаляющихся от Кабула: развеваются знамена, колышутся султаны из перьев на головах лошадей, а всадники хвастаются друг перед другом своей сноровкой.
Эти события происходили в холодные осенние дни 1525 года. Однако прошло немало лет, прежде чем девочка стала взрослой и смогла оглянуться назад, а ее воспоминания уже стали историей. Гульбадан просто сообщает: «Когда солнце было в знаке Стрельца, он отправился в поход на Хиндустан».
Выступление в поход было отложено на две недели, поскольку из Бадахшана ожидалось прибытие Хумаюна с войском. По четыре дня в неделю Бабур развлекался пирушками, которые устраивал в сельском саду. Он не сдержал своего обета отказаться от вина после наступления своего сорокалетия; вместо этого он ограничил себя и решил пить вино лишь по субботам, воскресеньям, вторникам и средам. В другие дни он прибегал к наркотическим снадобьям. Когда его нерадивый сын, в конце концов, прибыл, Бабур сделал ему суровый выговор в присутствии своих военачальников. Очевидно, после этого Хумаюн задержался в Кабуле еще на неделю, и причиной задержки стала Махам, тосковавшая в разлуке с сыном.
Хумаюн выступил в поход в мрачном настроении. По его мнению, это была никому не нужная затея. Однако он знал не все, – на этот раз Бабур не собирался возвращаться в Кабул.
Загадка вторжения
«С девятьсот десятого года
[43]
, когда был покорен Кабул, и до этого времени я всегда мечтал завладеть Хиндустаном, но иногда этому препятствовало скудоумие беков, а иногда – отсутствие поддержки со стороны родичей, так что поход в Хиндустан и покорение земель этой страны не осуществлялось. Наконец, эти препятствия отпали; никто из беков и вельмож, малых или знатных, ни слова не мог сказать против моего намерения. В девятьсот двадцать пятом году мы повели войско, в два или три гари приступом взяли Баджаур, подвергли избиению всех его обитателей и пришли в Бхиру. Не отдавая города на поток и разграбление, мы обложили жителей выкупом за безопасность, собрали четыреста тысяч шахрухи деньгами и товарами, раздали добычу воинам и некоторым нукерам и возвратились в Кабул. С тех пор и до девятьсот тридцать второго года я усиленно стремился завоевать Хиндустан….»
Не вызывает сомнения, что эти строки, повествующие об уже минувших событиях, написаны pour l’histoire
[44]
– также, как много лет назад Бабур описывал свое бегство из Самарканда, к которому его вынудил Шейбани-хан, а затем рассказывал о штурме Кабула. Маловероятно, чтобы он столько лет вынашивал план вторжения или посягал на северные области Индии на том лишь основании, что они когда-то принадлежали его великому предку, Тимуру. Поход Тимура был коротким, но успешным грабительским набегом, добыча которого была вывезена в Самарканд караваном из девяноста захваченных слонов, и ознаменовался страшным опустошением Дели. С тех пор прошло более ста лет. Бабур, перечитывая записи о завоеваниях Тимур-и-Лэнга, очень хорошо это понимал. Нельзя сказать, что сам он не помышлял о землях, лежащих за Индом. Хайдар, находившийся вдали от места действия, просто отмечает: «Он совершил множество походов, но каждый раз возвращался». Другими словами, падишах выходил опустошать земли, лежащие за пределами его собственной страны, на манер древних кочевников, пока не навел некое подобие порядка в Кабуле. «Так как граница Хиндустана находилась неподалеку от Бхиры, – пояснил он однажды, – то нам пришло на ум тотчас же направиться туда налегке; быть может, воинам что-нибудь и достанется».