Бабур-Тигр. Великий завоеватель Востока - читать онлайн книгу. Автор: Гарольд Лэмб cтр.№ 48

По всей видимости, именно эти официальные представители шаха и донесли ему о том, что Бабур ведет себя вызывающе – совсем не так, как подобает истинному вассалу.

Зимой 1511/12 года Тигр оказался на перепутье и был вынужден выбирать между политическими интересами и религиозным пылом своего народа. В свою очередь, среди населения Самарканда начали блуждать ностальгические воспоминания о периоде правления Шейбани-хана. Шейбани никогда не позволял себе путать черное и белое, Бога и Сатану. Жестокость Шейбани распространялась лишь на его политических противников, в то время как шах Исмаил запятнал себя кровью мучеников. Не был ли мучеником и сам Шейбани?

Этой зимой Тигр начал позволять себе вино и, начав, пил без всякой меры.

Весной 1512 года, когда сошел снег, Убейд-хан привел с севера перестроенную армию узбеков. Бабур выступил ему навстречу в сопровождении монголов и испытанных кабульских ветеранов. Никого из самаркандских новобранцев, судя по всему, с ним не было. В местечке под названием Царское озеро его маленькое войско потерпело поражение и было отброшено назад. У Бабура не было сил держать оборону Самарканда. (Зато был горький опыт, полученный при попытке удержать мощную крепость силами малого гарнизона.)

Бабур снова вступил на привычную тропу изгнания и двинулся на юг, в Темные горы, где занял маленькую пограничную крепость Хисар. Вместе с ним в путь отправилась его семья, к которой теперь присоединилась Ханзаде и второй сын Бабура, Камран. Униженный Тигр был вынужден обратиться к Суфи с просьбой о помощи.

Хайдар не сопровождал своего покровителя. Глубоко несчастный, он остался в Самарканде, где и узнал, что колесо Фортуны сделало очередной оборот, – надменный Суфи направил одиннадцать тысяч своих «туркменов» под началом не менее надменного Наджма Сани, чтобы поддержать оказавшегося несостоятельным Бабура; неверные соединились с Бабуром и выступили на осаду крепости Карши – неподалеку от Железных ворот, где в то время находились некоторые из домочадцев Убейд-хана; вопреки совету Бабура и без его участия персы ринулись на штурм крепости и перерезали всех ее защитников и жителей, «даже грудных младенцев и немощных стариков». Странствующий поэт Бинаи также пал жертвой резни, устроенной кызыл башами.

Стало ясно, что кровопролитие в Карши ляжет позорным пятном на сомнительное союзничество. Очевидно, Бабур задумался над этим. Шейбани-хан никогда не позволял своим солдатам истреблять городское население. Наджм Сани наслаждался убийством так называемых неверных, более того, Наджм Сани следил за поведением Бабура весьма критически и с большим подозрением. В их союзе решающий голос принадлежал персам. Тогда их армия разделилась, и Наджм Сани безрассудно двинулся навстречу своей гибели. На бухарской дороге, возле ущелья Гадж, Убейд-хан расставил ему ловушку.

Здесь слог Хайдара приобретает особую витиеватость: «Мечи ислама отсекли руки еретиков и неверных. Приносящий победу ветер ислама развернул знамена схизматиков. Разбитые наголову туркмены остались мертвыми на поле брани. Раны Карши были сшиты стрелами отмщения. Наджм и все его туркменские беки отправились в преисподнюю. Падишах, сломленный и павший духом, возвратился в Хисар».

Даже спустя поколение при персидском дворе еще не стихли обвинения в адрес Бабура, который в ходе сражения находился в резерве вместе с монголами. Его обвиняли в том, что в нужный момент он не поддержал Наджма Сани и его кызылбашей. После подобного поражения обвинения такого рода – обычное дело. Но что, если они были справедливыми? Возможно, Бабур, выступавший против штурма Карши и Бухары, удержал своих людей и не повел их в атаку? Или он боялся, что судьба Карши постигнет и Бухару, имевшую репутацию священного города? Ответа на эти вопросы нет.

Отправляясь в Хисар, Бабур лишь спасал собственную жизнь. После поражения его корыстные монголы решили воспользоваться сложившимися обстоятельствами и захватить Бабура. Проснувшись среди ночи, он вскочил на коня и выехал из лагеря. Тогда монгольские всадники переключились на грабеж окрестных селений. Спустя годы один из монгольских военачальников, Айюб Бегчик, находясь у себя на родине, в ставке Саид-хана, признался перед смертью, что это предательство по отношению к Бабуру до сих пор надрывает ему сердце. Вскоре после отступления Бабура юный Хайдар покинул страну, пав духом от безжалостного зрелища этой войны, и отправился искать защиты у Саид-хана в его далеких северных владениях.

События, происшедшие далеко на западе, заставили неутомимого шаха Исмаила и его армию вернуться на родину, в горы Кавказа, чтобы встретиться с другим ортодоксом – безжалостным Селимом, султаном Османской империи.

С наступлением зимы в Хисаре начался голод и снежные заносы, и люди говорили, что Бог обратил свой гнев против тех, кто пролил кровь своего народа. Бабур расстался со своим двоюродным братом Мирзой-ханом и, покинув никем не потревоженные земли Бадахшана, упрямо двинулся на юг, к устью Амударьи. О последующих пяти годах, с 1513-го по 1518-й, мы можем судить лишь по отдельным сообщениям. Вероятно, некоторое время Бабур оставался в пограничных районах между Кундузом и Балхом, но вскоре понял, что ему не удастся удержать остатки своей бывшей империи. Тогда он в последний раз повернулся спиной к дворцам Самарканда и садам Герата и двинулся через знакомые перевалы в Кабул, к своей стране и своему народу. И крепко пристрастился к запретному вину.

Третий сын, родившийся у Бабура в эти годы, получил прозвище Аскари – Наездник. У кабульских ворот Тигра встретил его малодушный брат Назир, с гордостью сообщивший, что в полном порядке сохранил для падишаха Кабул и Газну. Должно быть, Бабур был рад вернуться в эту дикую страну, которую он мог назвать своей. Вскоре погрязший в пьянстве Назир заболел и умер.

Бабур вернулся в столицу уже не тем беззаботным и нищим царевичем, который захватил ее десять лет назад. Он получил ощутимый удар по самолюбию и больше не строил планов на будущее.

Находя утешение в вине, он усиливал его действие опиумом и настойкой гашиша и давал выход своему мрачному состоянию духа, подвергая недругов мучительным пыткам и казням. Даже охота, всегда доставлявшая ему удовольствие, превратилась в бессмысленное истребление животных.

В оправдание ему часто заявляют, что в зрелом Бабуре проявились черты его монгольских предков. Однако среди его предков было не так уж много монголов, и за все годы, проведенные им в Фергане, он никогда не был подвержен таким приступам жестокости.

В течение этого мрачного кабульского периода лишь Ханзаде напоминала ему о годах, полных надежд. Как и раньше, он часто перечитывал книгу Али Йезди, повествующую о победах Тимура, и цветистые персидские славословия казались насмешкой над его собственной неудачей. Он потерпел поражение в битве, был изгнан из Самарканда собственным народом, покинут своим воспитанником Хайдаром Дуглатом, посрамлен даже после смерти своим заклятым врагом Шейбани. Бабур безрадостно оценивал свое положение. Самозваный падишах, зависящий от вероломных монголов, нуждающийся в советах более мудрых людей, обладающий властью лишь над одним городом во всей долине, вынужденный грабить афганские племена и отнимать у них зерно, все глубже погрязающий в грехе винопития, – разве может такой человек именоваться султаном ислама и тем более – падишахом?