Монах - читать онлайн книгу. Автор: Антонен Арто cтр.№ 43

Но пока он ждал только случая, чтобы утолить свое неслыханное вожделение, с каждым днем он все больше отдалялся от Матильды, и понимание своей вины по отношению к ней немало этому способствовало. Он не чувствовал, что достаточно владеет собой, чтобы скрыть это от нее, и боялся, как бы в приступе ярости и ревности она не выдала тайну, от которой зависела его репутация и сама жизнь. Что касается Матильды, то она вновь играла роль безобидного и нежного Розарио, и ее мягкость и слишком явная покорность должны были его совершенно успокоить.

Действительно, убедившись, что с этой стороны ему нечего бояться, Амбросио стал еще настойчивее искать встреч с Антонией.

Однако Эльвира потихоньку стала поправляться, приступы прекратились, и понемногу Антония перестала волноваться за мать.

Зато Амбросио это неожиданное выздоровление далеко не обрадовало. Он понимал, что Эльвира, с ее знанием света, не будет долго обманываться его так называемым бескорыстием, и решил испытать на дочери всю свою власть раньше, чем мать сможет встать и выйти из комнаты. Однажды, застав Эльвиру уже почти здоровой, он почувствовал, что ему следует уйти раньше обычного. Он попрощался с ней и, не застав Антонии в передней, осмелился пойти к ней в комнату. Между комнатами матери и дочери была каморка без окна, где обычно спала Флора, женщина, которая вела в доме все хозяйство. Антония сидела на софе, спиной к двери, с книгой в руках. Чтение настолько поглотило ее, что она заметила присутствие настоятеля только тогда, когда тот сел рядом с ней. Сначала она сильно вздрогнула, но потом, узнав его, улыбнулась. Антония хотела встать, чтобы проводить его в комнату, более подходящую для беседы, но, схватив ее за руку, он мягко, но решительно заставил ее остаться там, где она находилась, и она охотно согласилась с этим. Абсолютно уверенная как в своих принципах, так и в принципах настоятеля, она не считала, что разговаривать с ним в одной комнате приличнее, чем в другой, и потому, устроившись поудобнее на софе, она принялась болтать со всей непринужденностью и обычным задором.

Он взял книгу, которую она отложила при его появлении; это была Библия.

«Как, — подумал он, — она читает Библию, и ее невинность еще не пострадала от этого?»

Но, присмотревшись внимательнее, он заметил, что Эльвира также об этом подумала, и то, что она дала своей дочери, представляло собой нечто вроде рукописи, переплетенной в обложку Библии, откуда было изъято все самое сильное, прямолинейное, даже непристойное, что она содержит. Здесь оставалась сама книга со всей своей поэзией, магией слов, приправленная кое-где сильными выражениями, но лишенная всего, что могло бы внушить такому чистому, невинному сердцу, как у Антонии, хотя бы малейшую чувственность, малейшее понятие о пороке, как это было бы, прочитай она книгу целиком.

Первые слова Антонии были о матери, она говорила о ее выздоровлении со всей радостью искренне любящего сердца. Монаху показалось, что более подходящего случая может не быть.

— Я восхищен, — сказал он, — вашим дочерним чувством, оно обещает сокровище тому, кому небом будет предназначено добиться вашей благосклонности. Такое чувствительное сердце, так обожающее свою мать, что же почувствует оно к своему возлюбленному? И не чувствует ли уже? Скажите, очаровательное дитя, вы никогда не думали о любви? Забудьте о моих одеждах, смотрите на меня только как на старшего брата и отвечайте со всей искренностью!

— Любила ли я уже? О! Да, без сомнения, я люблю очень многих людей!

— Я совсем не это имею в виду. Любовь, о которой я говорю, совсем другая. Вы никогда не встречали мужчину, который, например, хотел бы взять вас в жены?

— Да нет!

Она лгала, но не догадывалась об этом, потому что истинная природа ее чувств к Лоренцо от нее ускользала, а поскольку она не видела его с момента первого визита, его образ в ее головке с каждым днем становился все более расплывчатым. Впрочем, если она и думала о муже, то только со страхом девственницы, и поэтому ответила отрицательно.

Амбросио настаивал.

— Но разве нет мужчины, которого вам не хотелось бы видеть постоянно, разве вы не замечали, что все то, что когда-то так привлекало вас, потеряло свое прежнее очарование, разве на вас никогда не обрушивались вдруг новые ощущения, чувства, от наплыва которых у вас перехватывало дыхание? Возможно ли, — продолжал он, бросив на нее пылающий взгляд и уже не скрывая вожделения, — возможно ли, чтобы вы могли так разжечь другое сердце, в то время как ваше собственное остается каменным, словно оно еще не пробудилось? Этого не может быть: в вас все излучает любовь, жизнь, сладострастие. Вы родились, вы созданы для любви, вы любите, Антония, и напрасно пытаетесь от меня это утаить.

— Но, отец мой, вы меня удивляете. О какой же любви вы хотите говорить? Я совершенно не знаю ее, и если бы я ее испытывала, зачем я стала бы это скрывать?

— Вам никогда не случалось встретить мужчину, который вам показался бы похожим на кого-то, виденного прежде, и чей облик, жесты, голос находили бы странный отклик в вашей душе; рядом с ним, при виде его ваше сердце полностью раскрывается; в его присутствии вам удивительно легко; и именно к нему вы взываете изо всех сил, когда ему случается уйти? Вам совершенно незнакомы подобные чувства?

— О, конечно, да, — ответила она, — я почувствовала это в первый же раз, как только увидела вас.

— Меня, Антония! — воскликнул он, потрясенный. — Но неужели, Антония, я способен вам внушить такие чувства?

И, схватив ее руки, он с восторгом поднес их к своим губам.

— Такие, и еще многие другие. В тот день, когда я вас увидела, я была сразу покорена. Я с тревогой ждала, когда вы заговорите, а когда услыхала звук вашего голоса, он мне сразу показался таким мягким, таким знакомым и в то же время таким близким к тому, что я ожидала услышать, что мне почудилось, будто я знаю вас уже давно и имею право на вашу дружбу, на ваше уважение, что вы обязаны меня защищать. Я заплакала, когда вы ушли, и горячо вздыхала на следующий день после того, как снова вас увидела.

— Антония! Моя Антония! Моя прелесть! — вздыхал монах, прижимая ее к своей груди. — Возможно ли? Могу ли я поверить тому, что слышу, тому, что вижу? Повторите снова, дитя мое, дочь моя, еще раз скажите мне, что вы меня любите, что вы любите меня всей душой и что вы моя, целиком и полностью!

— О, конечно, Бог свидетель. Кроме моей матери, никто в мире мне так не дорог, как вы.

Перед простодушием этого высказывания Амбросио уже не мог устоять, его чувства вспыхнули, и он прижал ее к себе, дрожащую от страха и изумления. Он почти обжигал ее рот своими пылающими губами, жадно ловя ее дыхание. И затем, содрогнувшись от отвращения и ужаса, Антония почувствовала, как сильная рука Амбросио коснулась сокровищ ее груди.

— Отец мой, отец мой! — воскликнула она, когда первое оцепенение прошло, и она начала бороться, пытаясь вырваться из объятий Амбросио. — Отпустите меня, ради Бога!

Но вспыхнувшая страсть не позволяла монаху что-нибудь услышать, и он продолжал свое. Удовлетворение требовалось немедленно, и он решил его добиться.