Бенкендорф. Сиятельный жандарм - читать онлайн книгу. Автор: Юрий Щеглов cтр.№ 81

— Господа, — сказал Орлов-Денисов, — я отказываюсь участвовать в вашем споре. Я еще слишком молод. Мое дело — сабля. Война есть война, и оставим сантименты. Иначе плакать хочется — и домой! Суриков, — позвал он ординарца Бенкендорфа, — коня господину полковнику. Если не сыщешь трофейного — вон их ребята делят, то возьми моего запасного. И быстро!

К ним подскакал князь Шаховской, который не мог догнать Бенкендорфа от самой заставы, так быстро шел на рысях собранный на скорую руку эскадрон.

— В Кремль, господа, в Кремль! — приказал Бенкендорф, садясь на коня, подведенного Суриковым. — Меня беспокоит судьба барона. Из-за драки мы совсем забыли о нем. Если Мортье увез Винценгероде и Нарышкина с собой, то всякое может случиться по дороге. Пристрелят, и поминай как звали.

Шаховской мелко закрестился, кланяясь в сторону Страстного монастыря:

— Дивен Бог во святых его!

Вниз к Кремлю пробраться не удавалось, поэтому взяли левее, к Каретному ряду, где впервые встретили живую душу — по виду мирного жителя, вернее, жительницу: оборванную старуху, у которой на голове криво сидела шляпа, напоминавшая воронье гнездо.

— А! Русские! — проквакала она громко. — Наконец-то, русские! Трусливые русские бросили нас, как дохлых собак, на съедение волкам. А то все немцы бродят да немцы. Грубые, противные немцы!

— Вы имеете в виду французов, мадам? — спросил Шаховской, склоняясь к ней с седла.

— О да! Французов! Конечно, французов. Совершенно неприличная публика.

— Где ваш дом, мадам? — спросил Бенкендорф. — Я прикажу вас туда доставить.

— Мой дом? А! Дом! У меня есть прекрасный дом! Он там. — И старуха подняла указательный палец вверх. — Я живу на небе, так что не беспокойтесь обо мне, господа офицеры. Главное, что я снова среди русских. А! Русские! Наконец-то, трусливые русские. — И старуха поковыляла вниз к Рождественке.

С Тверского вала всадники в подзорную трубу увидели вдали Калужские ворота. Пространство было выбито мощными потоками огня, сквозь который прошли только, как закаленные солдаты, высокие печные трубы и обглоданные пламенем остатки стен.

— В Кремль, господа, — скомандовал Бенкендорф. — Мы и так замешкались.

И они поехали вниз шагом, пробиваясь сквозь громоздкие завалы, пересекавшие улицу. Иногда среди руин все-таки мелькали человеческие фигуры, но почему-то они не отваживались приблизиться — то ли отвыкли узнавать мундиры, то ли боялись натолкнуться на переодетую шайку, занимающуюся грабежом, то ли совсем одичали от голода и страха. На фонарях болтались тела повешенных, и чем ближе становился Кремль, тем чаще и гуще лежали в беспорядке трупы солдат Великой армии и москвичей обоего пола. Их положение свидетельствовало об ужасных сценах насилия, которое здесь совершалось. В конце Неглинки эскадрон взял правее, к Каменному мосту, и через Боровицкие ворота проник — именно проник! — в Кремль, протискиваясь внутрь, огибая кучи мусора и завалы из бревен и кирпича.

В Кремле творилось что-то неописуемое, и лишь уважение к древним святыням не позволяет воссоздать словесно их тогдашнее состояние. Прежде всего Бенкендорфа поверг в смятение огромный пролом под куполом Ивана Великого, который прорубили по приказу Наполеона, чтобы удобнее было обозревать московские дали.

Ужас охватил солдат и офицеров, столпившихся во дворе Кремля. Когда Бенкендорф и Волконский перешагнули через порог Архангельского собора, они сразу отпрянули назад.

— Нет, нет! — вне себя воскликнул Волконский. — Уйдем отсюда! Надо поставить часовых, чтобы православный народ не пришел в отчаяние от учиненной пакости.

— Боже, с каким неистовством человек способен опоганить то, что дорого другому человеку, — отозвался Бенкендорф, — Не считаешь ли ты, Серж, это результатом революции?

— Надо наложить печати на все входы до приезда митрополита. Чужой Бог — не Бог. Вот в чем проблема. Что же касается революции, то печенеги громили и разоряли Киевскую Русь без всякого Робеспьера.

И они принялись запечатывать врата и двери штабной печатью, обжигаясь горячим сургучом — у Сурикова руки дрожали от напряжения после рубки.

Генерал-майор Иван Дмитриевич Иловайский 4-й занял уцелевший особняк на Тверской, куда потом направились Бенкендорф и Волконский. Двор казаки успели заполнить повозками с отнятой у французов добычей. Чего только там не набралось! Особенно много громоздилось зеркал в старинных резных оправах, картины в золоченых пудовых рамах, серебряная екатерининская посуда, завязанная узлом в простыни, напольные часы, меховые салопы, перепоясанные веревками. Драгоценную церковную утварь и образа в ризах сваливали прямо на землю отдельно. Любопытно, что огромные картины, которые не удавалось стащить, нещадно кромсали, вырезывая фигуры и скатывая потом холсты в длинные трубки. Ландшафт и второстепенные персонажи обрекались варварами на погибель. Часть добра казаки взяли у мужиков, не позволив добытое у бегущих французов вывезти из города.

Столпотворение предметов выглядело весьма внушительно. Ограбленная Москва, однако, малой долей присутствовала здесь. Еще удивительней выглядел Иван Дмитриевич, восседающий барином в роскошном мягком кресле на крыльце и распоряжающийся взмыленными казаками — куда и что нести. Предметы побогаче и подороже Иван Дмитриевич велел складывать в вестибюле дома. Что на вид победнее и чему он цену не умел сразу определить, тащили на задний двор в сарай и там укладывали на пол, устланный соломой.

Когда Бенкендорф и Волконский подошли к крыльцу, Иловайский 4-й только что закончил раскассировать указанным способом очередной обоз.

— Чем это вы, Иван Дмитриевич, здесь занимаетесь? — спросил мягко Бенкендорф, зная вспыльчивый характер казачьего генерала, который после пленения Винценгероде стал непосредственным его начальником.

— Как чем? — удивился Иловайский 4-й. — Разве ты, батюшка Алексан Христофорыч, ослеп?

— Видеть-то я вижу, но не понимаю: зачем этот дележ? Ведь все полагается возвратить владельцам, особенно священные предметы из церквей московских. Как только прибудет митрополит, надо его сюда пригласить, чтобы он указал, куда следует оные доставить. Остальное выставить для обозрения.

Иловайский 4-й поднялся и хлопнул плетью по голенищу.

— Нельзя, батюшка Алексан Христофорыч! Я дал обет. Если Бог сподобит меня к занятию Москвы и освобождению ее от рук вражьих, все, что побогаче, все ценное, доставшееся моим казакам, отправлю в храмы Божии на Дон. А данный обет надо свято исполнять, чтобы не прогневить Бога.

— Иван Дмитриевич, дорогой, одумайтесь! Обет здесь ни при чем. Церковное имущество во что бы то ни стало должно быть передано митрополиту и народу русскому…

— А казаки, что ли, по-твоему, не русские?

— Да не о том речь. Конечно, казаки русские!

— Ну вот!

— Только ваши церкви на Дону не воспримут изъятое у своих же православных братьев.