Малюта Скуратов. Вельможный кат - читать онлайн книгу. Автор: Юрий Щеглов cтр.№ 55

— Дай кнут, кат, — жестко велел Малюта. — Гей, Хорек! Встягивай холопа повыше.

И Малюта резанул кнутом с оттяжкой, а потом добавил, и так точно рассчитал, что кровавые полосы, выглядевшие черными, легли рядышком.

— Ловко! Молодец! — похвалил Казик. — А я думал — жалеешь!

Малюта поднял кнут и внезапно ощутил, что он с удовольствием бы ожег и Казика, но тот вовремя перехватил руку:

— Оставь, боярин! Он более не сдюжит. И назавтра дышать должен. Очи на очи поставим их с Семейкой. Так, Федор Михалыч, или не так?

Заварзин кивнул:

— Обязательно очи на очи. С них душу вынуть надо. Ишь какой упорный! Семейка — тот помельче оказался. Свести — лоб в лоб! Да взять поодиночке на виску. Вот тогда и поглядим, что запоют. Как в изумление Семейка пришел, сразу язык распустил. А отделывал его не ты, Казик, а Лошаков, да и не здесь, а в Разбойном. В Разбойном дыши — не хочу: свежо.

Заварзин наскоро собрал письменные принадлежности, распрощался и исчез в темном провале. Хорек опустил подвешенного на пол, опустил бережно, чтобы голову не повредить — голова Доске пригодится, сдернул с рук хомут — тут можно не церемониться, развязал ноги, выкатил бревно и накрыл тело, бездыханной тушкой лежащее на голом полу, коробящейся от крови и грязи дерюгой.

— С утра, боярин, придешь, или как? — спросил Казик Малюту.

— С утра.

— Вот и ладненько. Тогда и покончим с остальным. Я тут теперь не хозяин. Больше двух десятков лет в этой келье службу государеву правил. Чего и тебе, боярин, желаю.

Малюта усмехнулся. Кат себя жалел — того и гляди расплачется, как баба. А баб Малюта любил лишь в одном месте и одним местом.

— Сколько в подклети отделений? — спросил он Казика.

— Десять.

— Запоры-то крепки?

— Крепки, боярин.

— Давай ключи.

Казик обреченно протянул связку, нанизанную на железный прут. Он был катом старой школы. Молился на образа, выпив лишку, плакал мелкой слезой, без евангельских истин к пыткам не приступал. Уходил в отставку по изношенности. А на смену шел иной человек, который ни катом, ни палачом не желал себя называть. Этот иной человек и бросил ему небрежно:

— Прощай, кат!

I

Хрестоматийной стала констатация факта, что Петр Великий прорубил окно в Европу. Один из немногих европейцев в России, Александр Сергеевич Пушкин, никогда не покидавший ее пределы, подтвердил и удостоверил необходимость и благотворность такого деяния. Третий Романов не раз хвалил предпоследнего Рюриковича за неуемное стремление укрепиться на побережье Варяжского моря. Ни тот ни другой за ценой не постояли. То, что начал Иоанн, завершил через столетие с небольшим Петр. Пушкинская формула многозначительна, многослойна и таит в себе богатое содержание. Окно — отверстие в стене для проникновения света и воздуха. Наличие отверстия предполагает присутствие стены. Следовательно, стена существовала. Она не была повержена в прах, но появилось окно.

Между тем нельзя утверждать, что желание пробить отверстие имели только Иоанн и Петр. Движение с Востока на Запад было более целеустремленным и страстным, чем движение с Запада на Восток, но и последнее обладало солидным запасом энергии. Правда, энергия эта выражалась в форме атаки лишь в отдельные моменты истории. Большую часть времени ее тратили на блокаду Московии. Польша, Литва и Ливония обладали огромным опытом в строительстве средневековой линии Маннергейма. Часть литовской знати — русской по происхождению и православной по вероисповеданию — внесла значительную лепту в возведение препятствий, мешающих порыву их собратьев по другую сторону границы. Любопытно, что маршал Финляндии Густав Маннергейм некогда состоял на русской службе и тоже присягал на верность русскому царю, а значит, в каком-то смысле был русским.

Нельзя не обратить внимания на важную и бесспорную деталь, о которой почему-то предпочитают умалчивать. Все происходящее на западных границах Иоаннова государства отдавало если не польским духом, то польским, безусловно, привкусом или оттенком. Литовские и ливонские события — это, в сущности, лишь продолжение решения давнего спора, о котором упоминал Александр Сергеевич Пушкин, между двумя славянскими государствами, двумя славянскими народами, сопредельными и претендовавшими на одни и те же земли и города. За спиной Литвы и Ливонии стояла Польша, германские княжества и Швеция пытались только использовать возникающие конфликты. Тяжба шла не пустяковая. Киев, Новгород и Смоленск — жемчужины, которые украсили бы любую страну на континенте, — служили призом в дипломатических и военных столкновениях. Купцов и путешественников восхищали новгородские деревянные мостовые и тротуары. Куда глаже и покойней, чем тряский булыжник в Париже! Живут же русские!

Представители западной ветви славянской расы — они же являлись представителями восточной ветви римской веры — держались — чего греха таить! — всегда высокомерно, считая себя людьми просвещенными и приобщенными к мировым культурным ценностям — словом, высшим выражением этой самой славянской расы. Они мечтали о захвате московского престола и смеялись над претензиями потомков варяжских конкистадоров выводить запуганную родословную от Пруса, брата римского императора Августа. Оскорбленная гордыня в долгу не оставалась. Во дворце московского властелина у трона на скамье стоял таз с двумя рукомойниками, поверх которых лежало полотенце. Говорили, и не без оснований, что государь считал людей римской веры оскверненными и нечистыми, а потому, подав руку посланнику и затем отпустив его, тотчас приступал к омовению, брезгливо хмурясь под пытливыми взглядами придворных.

Так или иначе, в эпоху Иоанна по-настоящему противостоять России находила в себе силы только Польша. Русских в их движении на Запад можно было сдерживать, укрепив стену, которую с противоположной стороны пытались нарушить. Однако и западная, по преимуществу католическая, экспансия не утихала. Но вот с благой ли целью? И кто инициировал, кроме римской курии, эти потуги? Ярче всего тайные желания своеобычных миссионеров проявились в деле Ганса Шлитте. Одни считают его ловким мошенником и авантюристом, надеявшимся подзаработать на нуждах отсталой Московии, другие — свидетельством умения Иоанна привлекать чужеземцев и использовать их в собственных целях.

Не дай Бог увязнуть в подобном споре! Без авантюрной жилки в Москве немцу нечего было делать. Он посулил Иоанну доставить в столицу умелых ремесленников и ученых. И действительно был на пути выполнения обещания. Но в Любеке его посадили в тюрьму, из которой выпустили через полтора года. Весьма показательна далеко не случайная деталь: Ливонский орден добился от императора Карла V — испанского и австрийского владыки — запрета пропустить в Россию собранных Шлитте разного рода специалистов.

Злое дело проистекало из самой сердцевины Ливонского ордена. Его магистр Фюрстенберг, чьи лета клонились к закату, отлично понимал потребности Москвы. Он успел повоевать против русских в плаще с красным крестом и теперь сменил эмблему на черную. Если он и обращал взор на Восток, то вовсе не затем, чтобы сделать дорогу в северную столицу безопасной для купцов и нуждающихся в справедливой оплате труда умельцев. Великое княжество Литовское рассматривало Ливонию в качестве то приза, то трамплина. И тоже усиливало блокаду. Ну как тут бросить камень в Ганса Шлитте, даже если у него наряду с коммерческими планами имелись и секретные — политические? И упаси Бог — религиозные. Опытных мастеров-то он созвал, чего никто не отрицает. Однако наши историки хуже таможенников. Им только бы с ангелами иметь сношения.