Малюта Скуратов. Вельможный кат - читать онлайн книгу. Автор: Юрий Щеглов cтр.№ 53

Малюта смотрел на ката и поражался: как у него все складно да ладно получается. Это ж скольких надо до полного изумления довести, из скольких надо душу вынуть с внутренностями, чтобы бесчувствие и уверенность в сердце родить и ни разу гнева такого сильного правителя, как Василий III Иоаннович, не вызвать.

Кат словно проник в мысли Малюты:

— Великий государь Василий Иоаннович, ежели темницу мою осчастливливал посещением, перекрестившись на образа, ободрял меня свежим словом и произносил: праведный труд твой отчизна не забудет, а они — и великий государь посохом указывал на испытуемых — «заменили истину Божию ложью, и поклонялись, и служили твари вместо Творца, Который благословен вовеки. Аминь». Сейчас приведут подобную тварь — по прозванию Семейка, холоп князя Семена Ростовского. Вот и спытаем его, как повелел государь. Вчера здесь пытан был холоп князя Лобанова по кличке Доска и показал, что вместе с боярином желал отъехать в Польшу, чтобы более не терпеть обиды царской.

Старого ката иногда вновь звали в застенок, надеясь на проверенное временем и обстоятельствами мастерство.

— Допросим Доску, а затем вернем Семейку и опять допросим и поставим с очей на очи. Уж тут не вывернутся.

II

Малюта догадывался, что допрос предстоит серьезный. История с князем Ростовским всколыхнула не только Москву, но и сопредельные страны — Литву и Польшу. Князь Семен Васильевич не принадлежал к главным противникам Иоанна, но личные отношения и неприязнь к братьям царицы Анастасии сделали его заметной фигурой среди тех, кто противился присяге пеленочнику Димитрию. Вместе с Петром Щенятевым и Иваном Турунтай-Пронским, князьями гордыми и строптивыми, давно отстаивавшими собственную независимость и привилегии, князь Ростовский кричал в Столовой комнате, а потом и в Передней избе:

— Ведь нами владеть Захарьиным! И чем нами владеть Захарьиным и служить нам государю молодому, так мы лучше станем служить старому князю Владимиру Андреевичу!

Князь Турунтай-Пронский круче иных противопоставлял себя Иоанну. Был он вместе с Шуйскими, когда они пытались свергнуть Иоанновых любимцев бояр Воронцовых, а позже бежал вместе князем Михаилом Васильевичем Глинским, братом великой княгини Елены, и был пойман и чуть ли не пытан в застенке под Тайницкой башней.

Когда Иоанн оправился и стряхнул горячку, князь Семен Васильевич почувствовал шаткость прежде устойчивого положения. В такой ситуации люди всегда ищут оправдания поступкам. Едва воевода полоцкий и посланник литовский в Москву Довойна расположился в отведенном ему Посольским приказом подворье, как туда зачастили недовольные, и среди них князь Семен Васильевич. Довойна имел широкие полномочия и вел разные беседы с боярами. В Казани продолжали бунтовать не только татары, не желавшие смириться с поражением, но и мирные ранее чуваши, черемисы, население Арского городища, да и ногайские отряды, обиженные пленением и переходом Едигира-в чужую веру. Казанская бойня продолжалась и сильно подрывала государственную и экономическую мощь Московии. Хвастался князь числом приспешников и холопов, поддержкой знаменитых бояр и настаивал на соблюдении древних привилегий. Довойна пообещал, что добьется у польского короля опасной грамоты князю. Потом полоцкий воевода уехал и долго не давал ничего знать. Так промелькнула осень и зима с 1553 на 1554 год. До Иоанна дошло, как князь Ростовский его честит и над ним насмехается. Кому поносные слова понравятся? И до самых главных событий с подворья князя начали исчезать холопы. То одного недосчитаются, то другого. Холопа Бакшея, служившего князю верой и правдой, он послал к королю. Однако до беды было еще далеко. Иоанн хотел править по справедливости и не увеличивать количество опальных без особой к тому нужды, хотя хорошо понимал, что и Польша, и Литва, да и Ливонский орден не преминут воспользоваться малейшим неустройством в государстве Российском. Поляки мечтали доказать соседям, что если у них неустройство проистекает от врожденного стремления к свободе, то у русских это результат дикого варварства, бескультурья и отсутствия освященных Богом законов.

Если Доска — холоп князя Ростовского, то с ним придется повозиться. Князь вызвал сильное раздражение у государя. Вдобавок и Сильвестр, и Алешка Адашев, преследуя какие-то тайные и не совсем ясные Малюте цели, выказывали расположение князьям Ростовским и их соратникам — клану довольно многочисленному. Иоанн болезненно относился ко всему, что было прикосновенно к завоеванию Казани, а князь Ростовский везде твердил, что бунты и слабость московского войска не позволят удержать захваченное.

III

В дверь застенка постучали и погодя еще и еще. Кат кликнул второго помощника по кличке Хорек и велел отомкнуть засов.

— Сюда ход любому заказан. И даже государь пресветлый посылает впереди себя гонца. А в сенях чтоб беспременно стража находилась. Иной в отчаяние может прийти и, силы еще не потеряв, на царевых слуг способен кинуться. Тут всякое случалось!

Вернулся Хорек, толкая впереди парня лет двадцати с крепко связанными руками. За ним шел дьяк, держа под мышкой тонкую книгу и в груботканом мешочке письменные принадлежности.

— Здорово, соколики, — кивнул от Кату и Малюте, — готовы ли службу государеву править? Коли готовы, начинайте без промедления.

Кат ничего не ответил дьяку. Они улавливали задние мысли друг друга с полуслова. Дьяк Федор Заварзин был приписан к Разбойному приказу и никаких иных обязанностей, кроме фиксации признаний в застенке, не исполнял, чем весьма гордился, но молча, ибо если однажды раскрыл бы рот, то уже не сумел бы его закрыть, — так с раскрытым ртом и помер. Носители дворцовых тайн давали крестоцеловальную запись. С нарушившими клятву расправлялись без всякой пощады. Дьяк любил повторять цитату из Евангелия от Матфея:

«Еще слышали вы, что сказано древним: «Не преступай клятвы, но исполняй перед Господом клятвы твои». А я говорю вам: не клянись вовсе: ни небом, потому что оно престол Божий; ни землею, потому что она подножие ног Его; ни Иерусалимом, потому что он город великого Царя; ни головою твоею не клянись, потому что не можешь ни одного волоса сделать белым или черным. Но да будет слово ваше: «да, да»; «нет, нет»; а что сверх этого, то от лукавого…»

В застенке у Казика истины, почерпнутые у евангелистов, были в ходу. Да это и понятно. Каждый из пыточных мастеров хватался за соломинку, чтобы облегчить взбаламученную совесть, почти ежедневно причиняя невыносимые муки, а иногда и смерть не сделавшим им зла людям. Престиж государственной службы в застенке стоял чрезвычайно высоко, и не дай Бог кому-либо усомниться в праведности совершаемых деяний. Сомнения отбрасывал всяк сюда входящий. Ежели усомнился — рано или поздно пропал. Кат Казик так долго брал на виску, бил плетью или кнутом, клал персты злодеев, а не реже и невинных, в тиски с винтами и давил живое до тех пор, пока нарезки хватало, так часто он ставил терзаемых под мерно капающую воду в станок, пробрив предварительно плешь на голове, так долго мучил он головы, закручивая вокруг крепкую веревку, используя железный стержень, так часто сажал на кол и снимал с него, требуя чистосердечных признаний, что душевные колебания где-то в середине жизненного пути окончательно улетучились.