Победоносцев. Вернопреданный - читать онлайн книгу. Автор: Юрий Щеглов cтр.№ 92

А в Русском музее, в крошечном переходе между двумя залами, висит на одной стене колоссальное полотно Ильи Репина «Заседание Государственного совета», напротив этюды — портретные изображения — участников собрания. Вот Сабуров, вот Бобринский, вот Волконский… У Сабурова аристократический орлиный профиль, умный высокомерный взор и чернильный прибор рядом с открытым бюваром. Седой и лысоватый Бобринский — весь в внимании и весь в движении, устремленном туда, где должна находиться центральная группа во главе с императором. А вот и Волконский — неприязненный взгляд черных узковатых подозрительных глаз, свободно брошенная вдоль стола длинная княжеская рука. И везде ордена, ордена, ордена и широкие ленты матового оттенка. Цвет России! То, что она дала за почти трехсотлетнее романовское правление. К раме прибит список изображенных, а справа чертеж. И рядом с чертежом все та же старушка и тоже готова — и не без удовольствия — передать собственные впечатления о полотне.

— Жаль, что для портретных этюдов мало места, — говорит она. — Недавно унесли Победоносцева в хранилище. Какой прекрасный этюд! Немножко злой, но человек-то он был хороший!

Слава богу, что старушки выжили после сталинских чисток и гитлеровской блокады. Мне кажется, что они все — прежние графини или, на худой конец, баронессы.

— Тут и уборщица в конце концов превращается в княгиню, — смеется мой приятель, знаменитый впоследствии поэт. — Атмосфера противосоветская. В сумерках, перед тем как закрывать экспозицию, мундиры-то оживают, и начинается дискуссия. Посиди подле такой картинки — спятишь! Замечательные старушки здесь работают, а их никто так и не воспел!

Конь шел прямо на меня, круто выгнув шею и вырывая себя и всадника из почвы. Памятник большевики сняли в угоду Владимиру Ленину. При императоре повесили Александра Ульянова. Однако отправить на переплавку не отважились. Имя скульптора Паоло Трубецкого защитило замечательное произведение. Екатерину II, четвертовавшую Пугачева, столь любимого революционерами разбойника, прирученного немцами, оставили стоять, скачущего Николая I, казнившего декабристов, не тронули, а личного ленинского врага сбросили с пьедестала, но все-таки оставили гнить во внутреннем дворике Эрмитажа. Александра II в Москве не пощадили, как и сына, правда, уничтожив бесследно. Ну, москвичи погрубее, вдобавок Освободитель поселился в Кремле — глаза вождям мозолил. Кроме того, два Освободителя России не требуются. Один лежит внизу в виде восковой мумии, а над ним каждый праздник надраенными сапогами топают и нарзан, отвернувшись, попивают. Глупые большевики! А как могли все благопристойно устроить, если бы чуточку задумались!

Константин Петрович памятника своему воспитаннику не увидел, но вот эскизы к нему рассматривал, и неоднократно. Работу Паоло Трубецкого в придворных кругах живо обсуждали, и каждый выражал мнение. Главным судьей стал младший брат императора великий князь Владимир Александрович, но он, как и племянник — действующий император Николай II, относились к работе знаменитого флорентийца совершенно иначе, чем художники и присяжные знатоки. Расхожая точка зрения, сводящаяся к политизации впечатления, была им совершенно чужда. Конь — Россия, всадник — конный жандарм, который, натянув узду, не позволяет ей двинуться вперед, — верх журналистского примитивизма. Прямолинейные аналогии захлестнули образованное общество. Маковский считал памятник безобразным и безграмотным, Бенуа причислял его сооружение к самым замечательным событиям. Репин хвалил Трубецкого, обыватель поругивал. Словом, разноголосица. Разумеется, пошлая пропагандистская трактовка памятника отражала лишь низкий уровень художественной подготовки жителей Петербурга. Царская семья отлично разбиралась в искусстве — каждый имел собственные пристрастия, однако карикатуру от классического и пластического воплощения типа изображаемого человека умели отличить.

Об изваянии императора Паоло Трубецким можно написать не одну книгу. Скульптура выражает внутреннее состояние императора в один из тяжелейших политических периодов русского социума. Внешние формы этого внутреннего состояния увязываются с государственным порядком и установленным издревле режимом. Пластическая идея Трубецкого вовсе не огрублена. Нельзя мощь выдавать за грубость. Прочные, крепкие сапоги императора хоть и не ботфорты на немецкий или французский манер, но и не сапожищи, которыми топчут Русь. Они удобны, соответствуют климату и фигуре императора. В них свободно заправлены военные шаровары. Только в такие — немодифицированные — предметы туалета могла быть упрятана фигура этого человека. В нем много органичной, природной мягкости, пластичности, что и предложил Паоло Трубецкой великому князю Владимиру Александровичу и сыну портретируемого Николаю II, которые были отнюдь не безвкусными людьми. Футурист Сергей Третьяков, увидев, вероятно, случайный фотоснимок Николая II на теннисном корте, назвал монарха: «Городовой с ракеткой». Есть изображения царя в спортивных костюмах. Внешне колкие слова приконченного Сталиным футуриста не отвечали реальности. Случайность не может подменить закономерность. И конь с укороченным хвостом имеет свое объяснение, и парадность круговой скульптуры не становится менее парадной от того. Личность императора сосредотачивала в себе вызывающее симпатию упорство, невзирая на все его недостатки, в том числе и как правителя. Привлекательная мощь не носила агрессивных черт надвигающегося века. Можно ли вообразить, что конный всадник сейчас кинется в атаку, увлекая за собой казачью лаву? Нет, нельзя. Загадку памятника удалось бы разрешить в одном случае — если отказаться от стандартного подхода и учесть настроения правящей элиты и понимание вещей теми людьми, от которых зависело воплощение в жизнь творения Паоло Трубецкого.

Теперь, когда я раздумываю над тем, что очаровало Николая II в конной статуе отца и что наверняка не вызывало протеста у Константина Петровича, я обращаюсь к портрету, получившему тавтологическое название «Портрет в тужурке». Перед нами интеллигентное и спокойное лицо последнего императора, и оно, это лицо, не несет на себе печати ни глупости, ни обывательщины, ни вырождения.

Оно соответствует тогдашнему русскому строю жития, соответствует структуре духовного типа. Вполне понятны чувства, которые испытывала модель Валентина Серова, глядя на конную статую Паоло Трубецкого. Известно, что флорентийца замучили поправками, что совершенно естественно. Не думаю, что он их учитывал вполне. То, что видели наши предки до революции у Николаевского вокзала на Знаменской площади, и то, что шло, придвигалось и наступало на меня из недр земли внутреннего дворика Эрмитажа, есть лучший памятник русским правителям, в том числе и большевистским. Памятник Феликсу Дзержинскому Евгения Вучетича на Лубянской площади, быть может, абсолютно не отражал душевный мир знаменитого чекиста, но по внешним формам он весьма импозантен, возвышен и благороден. Это лучшее, что создано в России на революционную тему. Так вот творение Трубецкого, повторяю, есть самое великолепное, что созидалось руками иностранцев, да и не только иностранцев, в честь евро-азиатских правителей. Когда сам флорентиец утверждал, что создаст кое-что превосходящее фальконетовского Петра, он был весьма близок к истине. Многими качествами всадник Трубецкого превосходит романтическое создание екатерининского любимца. Не пересчитать, сколько несчастий претерпела Россия от театрального взмаха державной руки, по мановению которой столица великого государства была удобрена под звуки фанфар сотнями тысяч крестьянских тел.