Победоносцев. Вернопреданный - читать онлайн книгу. Автор: Юрий Щеглов cтр.№ 85

Константин Петрович изливал на бумагу накопившееся темпераментно, без малейшей оглядки, порой забывая, к кому обращается, совершенно не стыдясь обуревавших чувств. Речь обер-прокурора была настолько искренна, что устраняла какое-либо подозрение в лицемерии или желании угодить. К нему теперь стекается информация из самых различных источников. Он вынужден хвататься даже за проблемы народного просвещения и уговаривать барона Николаи, настаивая на принятии поста министра. Он пристально следит за тем, что происходит в зале судебных заседаний, не соглашается с товарищем своим по Училищу правоведения министром юстиции Дмитрием Николаевичем Набоковым, что, дескать, заседания проходят достаточно удовлетворительно, террористы держат себя прилично и не пытаются выступать с зажигательными речами.

— Желябова оставили сидеть рядом с Перовскою, — передавал он в раздражении Екатерине Александровне. — И Набоков с этим согласен. Их считают за отпетых любовников и не препятствуют ни нежным прикосновениям, ни страстным взглядам. Дмитрий Николаевич тому потворствует. Я не жестокий человек, Катенька, ты знаешь лучше, чем кто-нибудь. Но есть всему предел, есть мера! Я примирился бы больше с их гнусными политическими выходками, чем с этаким проявлением эмоций у бесчеловечных убийц и демонстрацией глупости, тупости и боязни так называемого общественного мнения у наших судей. Чего же стоят, Дмитрий Николаевич, ваши объявления преданности? — обратился он риторически к отсутствующему Набокову. — Едва завершится процесс, уедем до Пасхи в Сергиеву пустынь прочь от этих адских убийц, — обещал он жене, которую появление в доме на Литейном отставного унтер-офицера Дремлюженко, скорее, взволновало, чем успокоило.

Есть еще два мартовских узла, которые свидетельствуют не столько о позиции Константина Петровича, сколько о его душевном состоянии. По-настоящему сочувствовал императору лишь он. Это очень важно понять. Сочувствие вообще редчайшее качество на вершинах власти. Рацио уступало место эмоциям, или, что вернее, рациональные политические взгляды шли у Константина Петровича от сердечных переживаний. Реакционность, которую так много и несправедливо осуждали впоследствии, обладала фундаментальной и, если хотите, гуманистической основой, сопряженной с точным пророческим взглядом в будущее. За народовольцами он прекрасно различал тени чекистов и сотрудников НКВД, объясняющих террор всякими обстоятельствами, весьма, возможно, существенными, но никак не оправдывающими гибель миллионов русских людей. За спинами народовольцев поднимался призрак ГУЛАГа. Лексика будущих большевиков немногим отличалась от лексики Желябова и прочих. В ней тоже отсутствовало главное — сочувствие.

Егор Абрамович Перетц, занимавший весьма высокий пост государственного секретаря, оставил нам стенограмму знаменитого мартовского совещания, проведенного в великолепном зале Зимнего за столом гигантских размеров, крытым ярко-малиновым, как генеральские лампасы, сукном, что всегда подчеркивало необычайную важность происходившего акта. Егор Абрамович — пристальный наблюдатель и вдобавок редкий слушатель, умеющий точно зафиксировать наиболее интересные периоды речи выступающих и их причудливые, исполненные глубокого смысла словесные фигуры. Он сидел на заседаниях по левую руку от государя сразу за Строгановым, Валуевым и принцем Ольденбургским. По правую руку от Александра III стулья занимали великие князья Константин Николаевич и Владимир Александрович, затем следовали военный министр Милютин и граф Адлерберг, отошедший вскоре по понятным причинам от дел.

Отдельные ремарки Перетца свидетельствуют, что душевному состоянию присутствовавших он придавал первенствующее значение. Перетц и перечисленные сановники во главе с государем сидели спиной к окнам, выходящим на Неву, и лица визави, освещенные светлым весенним солнцем, подробно и хорошо им виделись. Константин Петрович попал во враждебное окружение: с одной стороны — Абаза, с другой — бархатный диктатор, сиречь Лорис-Меликов. Рядом с Абазой — Набоков, потом Сольский, Маков, Сабуров, Пещуров, на дальнем торце стола — Гире и князь Ливен, напротив Перетца — никого, потом князь Урусов, граф Баранов… Словом, Перетц мог следить за разыгрывающимся действом абсолютно спокойно и без помех, тем более что он и прежде старался держаться в тени, понимая русскую действительность и некую ущербность собственного положения, которое напрямую зависело от особенностей его происхождения и, очевидно, вынужденного вероисповедания. А впрочем, он относился к порядочным людям, преданным России и царствующим императорам. Отчеты подобных придворных и бюрократов всегда отличаются точностью и благородством, как формы, так и содержания.

Я приведу речь Константина Петровича почти целиком — с небольшими исключениями, и она лучше прочего — разбора его сочинений, поступков, писем и других доказательств — раскроет, чем он жил, что думал и о чем мечтал в проклятые мартовские иды. Мы узнаем из подлинных слов подлинные намерения обер-прокурора, просветим, как рентгеном, кристаллический фундамент будущих деяний, увидим воочию и поймем, чем подкреплялась бескомпромиссность и нежелание уступать прогрессивным экстремистам, с презрением отвергнув либерально-демократический шантаж, чуть подкрашенный в розовые европейские тона.

Егор Абрамович прежде обратил внимание на внешность поднявшегося с места обер-прокурора. Константин Петрович стоял перед почтенным собранием бледный, как полотно, и, очевидно, взволнованный. Но начал он уверенно и определенно: «Ваше величество, по долгу присяги и совести я обязан высказать вам все, что у меня на душе». Сама лексика обер-прокурора отличалась от привычной, бюрократической, употребляемой в серьезных дискуссиях и даже торжественных случаях. Мог ли такое выражение поставить в преамбулу своей речи Алексей Александрович Каренин, как утверждали, близкий по типу родственник Победоносцева? Да никогда в жизни! Каренин и душа! Смешно и грустно! Понимал ли сам граф Толстой человека, к которому обращался с просьбой передать личное письмо государю? Ни в коей мере, по-моему, ни в коей мере, хотя и звучит сие отчасти кощунственно.

— Я нахожусь не только в смущении, но и в отчаянии.

Ни один из присутствующих не был способен на подобную опасную искренность, а ведь по общему признанию, в том числе и врагов, которые именовали Константина Петровича китайским мандарином, он не умел и не любил актерствовать.

— Как в прежние времена перед гибелью Польши говорили: «Finis Poloniae», так теперь едва ли не приходится сказать и нам: «Finis Russiae».

Возникновение образа Польши — примечательный факт. Обер-прокурорский пример не формален и не риторичен. Он историчен, многослоен и не случаен. Польша жила неустройством, страдала от внутренних конфликтов, противоречий и отсутствия соборности. Пример Польши — пример страны, принявшей раньше Франции конституцию, и судьба Польши, по невысказанному мнению сейчас Константина Петровича, есть судьба конституционного государства. Вот куда уходит корнями поминание обер-прокурора о Польше. Не случайно оно, не случайно!

— Нам говорят…

Это говорит Лорис-Меликов с Абазой при существенной поддержке хозяина Мраморного дворца великого князя Константина Николаевича, в согласии с Милютиным и при тайном одобрении Валуева.