Воскресение в Третьем Риме - читать онлайн книгу. Автор: Владимир Микушевич cтр.№ 54

– Еще не хватало бы! – окрысилась Екатерина Павловна. – Она не для тебя их приглашает. Да грешить можно и с женщинами, – загадочно или, напротив, слишком прозрачно намекнула она.

Не исключаю, что стойкое отвращение к замужеству, заметное в жизни былой красавицы Марьи Алексевны, объяснялось не только долгом перед семьей, но и, теми уроками-свиданьями на заре туманной юности, хотя заря-то была, а юность не успела наступить. Аделаида много значила для нее, и, вспоминая свои «петербургские вечера» сорок лет спустя, моя тетушка-бабушка не раз протирала затуманившееся пенсне. Аделаида говорила ей, что она монахиня в миру, а значит, любовь и жизнь женщины, воспетые Шамиссо – Шуманом, не для нее. Мгновенно промелькнула зима. На лето Екатерина Павловна с дочерью, невесткой-вдовой и внучкой Веточкой, моей будущей матерью, переехала на дачу в Мочаловку, где они продолжали молча оплакивать убитого сына, брата и мужа, но Аделаида и туда приезжала проведать подругу, останавливалась, разумеется, на Совиной даче, и на подмостках театра «Красная Горка» состоялся даже однажды ее сольный концерт, причудливая композиция по балету «Марина» (о Марине Мнишек). Интересно, что ее танцам аккомпанировала за фортепьяно Маша Горицветова.

Но и лето промелькнуло, и наступила роковая осень 1916-го. Уроки возобновились и сделались еще более продолжительными. Marie уже откровенно манкировала занятиями в гимназии, хотя год для нее был выпускной, и ее в гимназии кое-как выручала лишь блестящая память и сумбурная, но обширная начитанность. В ту следующую осень уединение подруг скоро начало прерываться. В мастерскую балерины, где шел урок, все чаще вбегала горничная Аделаиды, приземистая коренастая девушка с монгольскими чертами лица (кажется, она была калмыцкого, а может быть, бурятского происхождения), и докладывала, что приехал князь Лик и настоятельно просит принять его, но Аделаида всегда решительно отказывала, и в присутствии Машеньки князь Лик ни разу принят не был. Впрочем, Машенька сразу догадалась, кто такой князь Лик, да Аделаида и не скрывала этого.

Но однажды тревожно постучали в девичью горенку, где подруги отдыхали после урока, раскинувшись на ковре. В девичью горенку даже горничная не допускалась Аделаидой, по крайней мере, в присутствии Машеньки. Чайный прибор Адя всегда сама брала из-за потайной двери, разве что чуть-чуть приоткрытой. Стуком на этот раз дело не ограничилось. Послышался тревожный голос горничной: «Аделаида Ксаверьевна! Григорий Ефимыч спрашивает вас, непременно желает вас видеть». И Аделаида покорно встала с ковра, шагнув за ширму, где она обыкновенно одевалась:

– Ладно, скажл им, я сейчас выйду, а ты чаю подай, пускал они пока чаю попьют.

«Неужели это она про Распутина говорит „они“», – удивилась про себя Машенька. Аделаида, видно, не сомневалась, что подруга не может не понимать, кто ее спрашивает. Она прямо обратилась к Машеньке:

– Коли не хочешь, не выходи, сердечко мое. Я от него скоренько отделаюсь.

Но Маша тоже поспешно оделась и вышла в зимний сад вместе с Аделаидой. Посреди зимнего сада на столе под пальмой кипел небольшой самовар, а с Распутиным пил чай, как сам Распутин, с блюдечка, не кто иной, как Платон Демьянович Чудотворцев. «Вот почему „они“», – мелькнула мысль в Машенькиной головке. Маша вспомнила потом, что Распутин был одет, как в свою последнюю ночь, в белую рубашку, вышитую васильками, а подпоясан он был малиновым шнуром. Видно, он имел обыкновение так одеваться, отправляясь в гости в ту осень и в первые недели зимы, еще предстоявшие ему Гораздо более странным показалось Машеньке, что Платон Демьянович одет как-то уж слишком по-домашнему Галстук на нем был белый с черным, но пиджак был не надет в рукава, а лишь накинут на плечи, словно какая-нибудь кацавеечка. При свете ароматических свечек волосы Чудотворцева нежно отсвечивали цветом ландышей, благоухавших вокруг. «Иначе, как седым, я его не видела», – говорила тетушка-бабушка. А тогда она подумала, что невольно ввела в заблуждение свою maman насчет отсутствия мужчин в квартире Аделаиды. Похоже, Чудотворцев, частенько наезжая из Москвы в Петербург, проживал в одной из комнат просторной Аделаидиной квартиры, где и работал над своей книгой «Философия танца», а также над либретто балета «Любовь и Параскева». Он мог быть в квартире и тогда, когда подруги упивались блаженно безнадежными уроками. Нечего и говорить, что Машенька была знакома с Платоном Демьяновичем, частенько навещавшим ее маменьку когда с Аристархом Ивановичем Фавстовым, а когда и сам по себе. И с Распутиным Машенька была знакома. Екатерина Павловна верила в его мистическую силу хотя и предпочитала своей веры не афишировать, но она умоляла старца помолиться за упокой души воина Александра. К себе приглашать Распутина Екатерина Павловна стеснялась или не отваживалась, зато охотно бывала в домах, где он бывал, и не только сама с ним познакомилась, но и Машеньку подвела к нему за руку, не повлияет ли старец на строптивую дочку И Распутин заметил Машеньку, более того, отметил ее, а княгиню успокоил: «Не тревожься о ней, барыня-сударыня; дочка твоя будет шелковая, вот как этот шнурок», – сказал он, поигрывая своей малиновой опояской.

– A-а, вот и Мария пожаловала, – сказал Распутин и даже блюдечко с недопитым чаем на стол поставил. – Марии-то нам и не хватало. Марфа, скажем, у нас есть, и печется она о многом, но Марфа без Марии ничто, да и Мария без Марфы ничто; Мария благую часть избра, яже не отымется от нея.

Я всегда вспоминаю эти слова Распутина, когда перечитываю «Ключи Марии» Есенина, где в эпиграфе говорится, что Марией на языке хлыстов шелапутского толка называют душу. А Машенька сразу догадалась, что Распутин говорит о Марфе Бортниковой, чьим щедротам, по слухам, Аделаида была обязана и роскошной квартирой, и возможностью ставить собственные балеты. Маше показали Марфу Бортникову на премьере балета «Поэма экстаза», в котором Аделаида выступала не только как балерина, но и как хореограф. Марфа ходила всегда в темном шелковом платье, высокая, статная, тяжелые, темно-русые косы были обмотаны вокруг ее головы. «На такой косе удавиться можно», – сказал тогда неподалеку от Машеньки неприязненный женский голос. «И давно бы пора», – отозвался другой. «Исходила младешенька все луга и болота», – как бы угадав Машины мысли, запел Распутин тем низким приятным голосом, который упоминают мемуаристы. Когда Распутин допел до «злой раскольницы», он подмигнул Аделаиде, и ту слегка передернуло.

– Великий философ простоты, – сказал Чудотворцев.

– Ну, какой я философ, – отозвался Распутин, – я философ, пока я Зеленому подвержен.

Маша подумала сперва, что под Зеленым Распутин подразумевает Аделаидин зимний сад, уподобляя его, быть может, райскому саду. Но о своей приверженности Зеленому Распутин говорил не только Машеньке. Эти слова Распутина впоследствии по-разному истолковывали. Кое-кто усматривал в Зеленом зеленого змия, другие предполагали несколько позже, что это зеленые человечки, пришельцы из космоса. Я слышал даже гипотезу будто зеленые, воевавшие во время Гражданской войны и с красными и с белыми, предсказаны или накликаны Распутиным. Но Марья Алексеевна настаивала на том, что, говоря о Зеленом, Распутин глаз не сводил с Чудотворцева при всех его сединах. Празелень, что ли, патриархальная ему в них виделась? Мусульмане, впрочем, знают, что Зеленым зовется Бессмертный, то ли ангел, то ли человек, и Машеньке даже почудилось, что, покосившись на Чудотворцева, Распутин то ли отхаркнулся, то ли буркнул: «Хызр!»