― Так он ей подвержен? ― Роскошные волосы принцессы были забраны в высокую прическу, а губы, когда она говорила, кривились, словно розовые щупальца. ― Он слишком долго болеет для простой лихорадки.
Разумеется, это был скрытый вопрос. Доверять принцессе не стоило, но Легранту стало любопытно: как далеко он может зайти.
― Он поправляется, возможно, даже скорее, чем полагает кое-кто из нас. Они ограничивают его движения.
― Вот как? Стало быть, он все же проявил незрелость? Но кто же тогда его преемник? Я с ним пока незнакома.
― И я также, ― подтвердил Джон Легрант. ― Нет, речь идет о совместном управлении, и лишь до той поры, пока он не перестанет своевольничать, не советуясь с остальными. Я и сам не стал бы приходить сюда, ― однако, сейчас речь идет не о делах компании.
― И в чем же он своевольничал? ― поинтересовалась Виоланта.
― Об этом вам лучше спросить у него. Но его обвиняют в излишней скрытности. И, кроме того, мессер Дориа распускал некие слухи насчет банных мальчиков… Вы наверняка слышали об этом.
С этими словами шотландец уставился на женщину. Но она с тем же невозмутимым видом встретила его взгляд. Если кто и способен был проявить незрелость, то только не Виоланта Наксосская.
― Кажется, вы забываете, где находитесь, ― промолвила она.
― Прошу прощения у вашего высочества. Само по себе это не имело бы значения. Но он, кажется, допустил еще немало ошибок. Разница в обычаях… Не все так хорошо знают Венецию и Анатолию. Не все так хорошо понимают великих Комненов, как вы. Император ― это не герцог Филипп.
― Нет. Ведь он ― наместник Христа на земле, ― сказала принцесса. ― Он и есть воплощение Церкви, живое пресуществление учености классической Греции. Как бы слаб ни оказался басилевс, он вынужден нести это бремя.
Наступило молчание. Если бы Джон Легрант был человеком малодушным или просто более юным, он испугался бы такого поворота разговора.
― Во время пасхального богослужения я видел духовное преображение императора, ― промолвил он. ― В его жизни есть место истинной мудрости, но в остальном, как говорят, он предается мирской суете и тщеславию.
― Все на свете суть тщеславие и суета, ― отозвалась внучатая племянница императора. ― Но без него не смогла бы процветать ни Церковь, ни ученая премудрость. А на смену ему может придти другой, более даровитый преемник. Вы думали об этом? Или предпочитаете, как все европейцы, в блаженном неведении восседать на могильных плитах культуры?
― Лично я предпочитаю Узум-Хасана, ― заявил Джон Легрант.
Наступило еще более долгое молчание.
― Вот как? А что еще вам велели передать?
― Меня попросили отыскать вас, показать, чем он занят, и спросить, каковы будут ваши пожелания. Больше он не сказал ничего, поэтому мы так на него и досадуем.
― Но вы должны знать, каково его мнение об императоре?
― Да, ― кивнул Джон Легрант. ― Но, как и я сам, Николас смотрит на мир с точки зрения математика и строителя. Одна дырявая лодка не меняет принципов мирового устройства. Император не есть составная часть уравнения, равно как и Узум-Хасан, или даже сам Мехмет. Важно лишь то, что они собой представляют.
― Вы похожи, ― промолвила она.
― Нет, ― покачал головой Легрант. ― Ни за что на свете я не хотел бы быть похожим на этого парня.
Больше ничего важного сказано не было. Вскоре шотландец покинул дворец, а когда вернулся, то шуточки приятелей раздражали его еще сильнее обычного, потому что ему предстояло серьезно поразмыслить надо всем происшедшим и принять некоторые решения. Однако, в конце концов, он в точности передал Николасу все, о чем говорил с принцессой. Поговорить наедине они смогли только на закате, в спальне, где фламандец проводил большую часть времени. В полутьме шотландец не видел, с каким лицом слушает его собеседник.
― А при чем тут Узум-Хасан? ― поинтересовался Николас.
― Он ведь приходится ей дядей, ― пояснил Джон Легрант, затем, подождав немного, добавил: ― Твоего мнения она так и не знает.
― Зато я теперь знаю, что думает она, если только ты ничего не упустил в своем рассказе.
― Хотел, ― признался шотландец. ― Но потом понял, что если ты не будешь владеть всеми фактами, то не сможешь сделать никаких выводов. ― Помолчав еще немного, он заметил: ― Знаешь, бежать тебе некуда. Или ты будешь думать, как Юлиус, или ― как ты сам. Беззаботные деньки миновали.
― Не знаю, ― сказал на это Николас, ― как тебе удается настолько шагать не в ногу со всей командой. Они-то твердо уверены, что как раз сейчас у меня и есть самые беззаботные деньки…
Голос его звучал весело, но когда Лоппе вошел, чтобы зажечь лампу, Легрант обнаружил, что на лице бывшего подмастерья нет и тени улыбки.
* * *
Это молчаливое противостояние, долгие дни подозрений и ограничений, завершились, как это ни странно, благодаря Юлиусу.
Пагано Дориа, которому не перед кем было держать отчет, с удовольствием отвечал на все приглашения из дворца; следить за его передвижениями было совсем несложно. Дождавшись одного из таких дней, Юлиус решил напролом ворваться в генуэзское консульство и потребовать встречи с демуазель Катериной, ― нечего и говорить, что во флорентийскую миссию он вернулся вне себя от ярости.
Вечерело… В это время Трапезунд предавался блаженному отдыху, и вся торговля на время замирала. Усердно протрудившись все утро с самого рассвета, Тоби с колодой карт прошел в небольшой садик, разбитый позади особняка, где имелся пруд с фонтаном и мраморный стол со скамьями под цветущими деревьями. Солнце лениво посылало на землю свои лучи, и тюльпаны, высаженные у воды, раскрывали атласные лепестки; аромат нарциссов и гиацинтов насыщал теплый воздух.
К вящему своему огорчению, Тоби обнаружил, что его любимое место уже занял Николас, который разлегся, расстегнув рубаху на груди, на одной из скамеек. По мнению лекаря, уставал он не столько от ходьбы, сколько от безделья. Заслышав шаги Тоби, фламандец приоткрыл глаза, но затем снова опустил веки. Лекарь молча уселся за стол и принялся тасовать карты, вполоборота к Николасу. Две недели назад они с удовольствием сыграли бы на пару. Теперь же он вел игру в одиночку, делая ошибки и сознавая, что ни одна из них не остается незамеченной. Но когда он обернулся, то оказалось, что Николас передвинулся так, чтобы не видеть стол.
Тоби гадал, чего ожидает Годскалк от Николаса после его выздоровления. Больше никто так и не узнал об этой истории с Кателиной ван Борселен.
Сам Николас также никогда больше не возвращался к этой теме, дав понять, что отныне считает этот вопрос закрытым. Хотя он никогда не хмурился и не дулся, но вообще практически перестал разговаривать с бывшими друзьями. Прекратились словесные игры, шуточки, обмен планами и идеями. Пережитый удар оказался слишком тяжелым, чтобы так быстро от него оправиться. Пожалуй, теперь Николас больше всех общался с Джоном Легрантом, но тот знал о его прошлом меньше остальных.