Источник - читать онлайн книгу. Автор: Джеймс Миченер cтр.№ 42

Но стоило ей сдаться, она посмотрела на своего глупого мужа и сказала себе: «Он рад, что я беременна, но рад не из-за меня. И не из-за моего будущего сына. А лишь потому, что моя беременность доказала силу новой Астарты. Он думает, что она даст ему право получить Либаму». Так в Тимме родилось презрение к своему супругу, которое потом она никогда не скрывала.

В месяц сбора урожая стало ясно, что Астарта благословила не только Урбаала и его жену, но и весь город. Пастухи сообщали, что их коровы приносят одного теленка за другим, ткачи нагрузили полки рулонами сотканного ими сукна, и урожай зерна обещал быть более чем обильным. Оливковая роща Урбаала приумножала его богатства, и он уже отправлял караваны мулов с оливковым маслом и медом в Акко, где их ждали корабли из Тира и Египта. Угрозы войны с севера стихли, как и предсказывал Молох, и воздух был полон предчувствием преуспеяния.

На землях вокруг Макора возникла традиция, которая потом появилась у многих народов: возносить благодарения за такой удачный год; и когда сбор урожая подходил к концу, стала звучать музыка, и люди начали готовиться к предстоящим торжествам. Мужчины, которые считали, что Либама может достаться и им, испытывали нервное напряжение, пока Жрецы готовились оценивать их успехи в этом году, а Урбаал не без сокрушения ловил слухи, что в стаде Амалека творились буквально чудеса. В пределах дома Урбаал не скрывал своего раздражения, и Тимма, занятая только своей беременностью, смотрела на него с мягкой снисходительностью. Ей казалось смешным, что мужчина, обладающий двумя женами и послушными рабынями, может довести себя до нервного расстройства Желанием провести какое-то время с девушкой. Ведь та, послужив несколько месяцев главной достопримечательностью храма, постепенно поблекнет и станет одной из обыкновенных проституток, которые по завершении празднеств обслуживают компании из трех или четырех человек. Закончит она тем, что превратится в никому не нужную постаревшую женщину, которую отдадут рабам в надежде, что ее изношенное чрево, может, и родит одного-другого ребенка. Она ни в коем случае не презирала Либаму; девушка в самом деле была хорошенькой, и Тимма могла понять, почему мужчины хотят ее, но Урбаал настолько серьезно воспринимал эту ситуацию, что вызывал отвращение. Более того, умная жена могла догадаться, что мучает ее мужа, пока подходило время выбора спутника Либамы: случалось, что избранник испытывал такое нервное и радостное возбуждение, что проявлял себя самым жалким образом, комкая весь ритуал и навлекая позор на Макор, – Астарта гневалась и отказывалась дарить город будущим богатым урожаем. Как-то вечером, когда Тимма, погруженная в раздумья, сидела во дворе, она слышала, как ее муж молился Астарте, чтобы он стал избранником, а потом он вознес моление, чтобы, если его выберут, он оказался достоин этой чести – ибо это смешно, если мужчина, неспособный оплодотворить женщину, будет праздновать обряд плодородия.

Жрецы все учитывали по мере приближения дня, когда будет выбран представитель года. И Урбаал и Амалек – оба были могучими мужчинами, и оба доказали свои способности, произведя на свет много детей. Беременность Тиммы говорила в пользу Урбаала, но небыкновенная плодовитость коров Амалека тоже производила сильное впечатление, и жрецы колебались между этими двумя кандидатами.

Вершина праздника благодарения началась тремя днями пиршества, когда жрецы храма накрыли народу богатые столы, пустив в ход запасы, собранные храмовыми рабами в предыдущем году. Забивали коров, и из храма все время подносили новые кувшины с вином. Народ танцевал, кружась и притопывая. Музыканты играли всю ночь, а идущие мимо города торговцы останавливали свои караваны и присоединялись к торжеству.

Наконец на четвертый день весь город и его соседи – всего более тысячи человек – собрались у храма. Жар толпы распалила одна из самых красивых давних проституток храма. Она обнаженной танцевала на его ступенях, после чего ее увел во внутренние помещения шестнадцатилетний юноша, который, готовясь к обряду, подкрепился вином. Один за другим к храму выходили симпатичные мужчины и женщины, сплетаясь в фигурах эротических танцев, и наконец перед толпой предстала юная жрица, Аибама. И снова жрец совершил церемониальный обряд ее раздевания. Сдавленный гул пронесся над толпой, и, когда эта очаровательная девушка начала свой последний танец года, мужчины, которые могли стать ее избранниками, стали проталкиваться вперед. Ее танец был полон куда большей страсти, чем предыдущий, и, когда он завершался, все мужчины уже были полны острого желания стать ее партнерами, но жрецы сгрудились вокруг нее, и старший из них крикнул: «Избран Урбаал!»

Тот взбежал по ступеням и, расставив ноги, остановился, глядя на Либаму. Она повернулась, готовая принять его, пока жрецы торопливо срывали с него одежду. Он стоял перед всеми, могучий, крепкий мужчина, и толпа восторженно заорала, когда он сделал шаг вперед, поднял жрицу на руки и унес в зал Астарты, где ему предстояло возлежать с ней семь дней.

Тимма, все еще полная печали по своему сыну, бесстрастно глядя на это представление, пробормотала: «Какой дурак! Плодородие таится в земле. И во мне». Пока остальные остались праздновать, она медленно побрела домой. Жизнь предстала перед ней с новой, болезненной ясностью: с каждым из разных богов ее муж Урбаал ведет себя по-разному. Она вошла в молельню, с отвращением посмотрела на четырех Астарт и аккуратно, одну за другой, расколотила первых трех вместе с их фаллическими спутниками. Взявшись за четвертую Астарту, она была готова расколотить и ее, но тут Тимму посетило странное подозрение, что, может, именно эта Астарта и обеспечила ей беременность, и, если она разобьет ее, та прекратится. Уверенности в этом у нее не было, так что она отнесла фигурку и остальные обломки к стене и глубоко закопала их. Утаптывая землю, она посмеивалась и над богиней, и над мужчиной, который так пошло посвятил ей свою жизнь.

ХОЛМ

Археологи устроили душевую на задах административного здания, и когда кто-то посещал ее, то потом по тропинке бежал к своей палатке, чтобы переодеться. Как-то вечером Кюллинан, выскочив из душевой, встретился с Элиавом, готовым сменить его, и ирландец сказал:

– Когда освободишься, не смог бы мне кое-что разъяснить?

Израильтянин кивнул. Кюллинан растерся полотенцем, влез в шорты, накинул рубашку и присел на край койки в ожидании Элиава.

– Как-то днем, – напомнил ему Кюллинан, – мы беседовали за ленчем, и я описал Израиль как часть «полумесяца плодородия». Ты стал делиться своими наблюдениями, но нас прервали. Что ты имел в виду?

Элиав прислонился к опорному шесту палатки.

– Для меня эта фраза звучит слишком старомодно.

– Я услышал ее в Чикаго. Речь шла о землях, лежащих между Месопотамией и Нилом.

– В свое время так было принято говорить, – согласился Элиав, – но этого штампа больше не существует.

– Но земли тут все же остаются плодородными, – возразил Кюллинан.

– Тем не менее если бы Израиль лишь бесстрастно взирал на них, то пахотные земли, по которым проложены дороги к другим пахотным полям, так и оставались бы невозделанными. Ты забываешь о динамизме нашей истории.