– Я ждал тебя, – сказал мутасариф, и голос его словно исходил со дна колодца. Он пригласил Табари сесть рядом, а поскольку мутасариф Акки был чистокровным турком, а Табари всего лишь арабом, это был не просто жест вежливости.
Для каймакама этот момент имел исключительное значение, потому что в это помещение, где постоянно стоял сумрак и в нем за завесой пара колыхались темные таинственные фигуры, старый каймакам Табарии приводил его еще мальчиком, и тут одурманенный похотью турок запер двери и объяснил юному арабу, какой страстью он одержим. Позднее, когда эта одержимость прошла и Табари стал зятем старого каймакама, они снова бывали в этом помещении, но теперь у них были уже другие отношения.
Ну и вид у старого мутасарифа Хамида! Его жабья внешность напомнила Табари тестя в год его смерти.
Негр принес свежей воды и плеснул ею на стены, чтобы сгустить пар.
– Хочешь виноградного сока? – спросил мутасариф, и, когда Табари согласился, негр исчез, чтобы тут же вернуться с запотевшими стаканами.
Табари, пока пил пурпурный сок, обдумывал стоящую перед ним деликатную проблему: если исходить из того, что муфтий Табарии не сообщил мутасарифу о тридцати английских фунтах, то он, Табари, может оставить все тридцать у себя. С другой стороны, знай он, что муфтий его выдал, он может сделать широкий жест и предложить Хамиду все деньги, не дожидаясь, пока тот сам поднимет этот вопрос. И наконец, если муфтий побоялся сам предстать перед мутасарифом, но подослал кого-то сообщить, что некая неизвестная сумма денег сменила хозяина, Табари может часть их оставить себе, а остальные вручить Хамиду.
Но он должен также помнить, что от мутасарифа зависит его продвижение по службе, так что необходимо, дабы он не просто хорошо относился к нему, но и активно занимался его делами. Что делать? Именно такая проблема представала перед всеми чиновниками Турецкой империи: насколько честен я должен быть… в этот раз?
Он решил, что делать, и, воспылав откровенностью, сказал своему хозяину:
– Ваше превосходительство, у меня хорошие новости. Муфтий Табарии передал мне тридцать английских фунтов. Для вас. Чтобы заручиться вашей помощью и выставить евреев из Табарии.
– Знаю, – пробурчал толстый старик.
Табари его ответ не обманул. Скорее всего, старик ничего не знал и вел себя так, чтобы Табари не вздумал его обманывать в будущем. В таких хитрых делах человек ни в чем не может быть уверен.
Старый квакун продолжил, вытирая пот, который собирался у него на лице и капал на бурдюк живота.
– Но как ты хорошо знаешь, Фарадж ибн Ахмед, султан уже принял решение разрешить евреям иметь землю. Так что дар муфтия… – Двое управляющих дружно посмеялись, и старик развел руки беспомощным жестом.
– Я сочувствую муфтию, – осторожно сказал Табари.
– Он гнусный тип, – буркнул Хамид, скрытый густой завесой пара, – и я счел оскорблением, когда он лично явился ко мне предупредить, что уплатил тебе деньги.
– Неужели он это сделал? – удивился Табари.
Старая толстая жаба улыбнулась про себя и подумала: «Ты-то отлично знаешь, что первым делом с этой историей он поспешил ко мне. Иначе чего ради ты отдал бы мне все тридцать фунтов?» Но Табари он сказал:
– Да, он прибежал ко мне, как школьник…
– Как он успел? – неподдельно удивился Табари. – Он уплатил их мне всего две ночи назад, а когда я выезжал из Табарии, то видел его в толпе.
– После твоего отъезда он с кади поехал старой дорогой через Цфат. Муфтий хочет избавиться от тебя в Табарии.
Продувная хитрость краснорожего муфтия произвела впечатление на Табари. Враг стал представлять для него нешуточную угрозу, и с ним надо было что-то делать. Лучше сразу же.
– Ваше превосходительство, этого муфтия необходимо сместить.
– Я уже послал письмо вали в Бейрут. Но такие вещи, как ты знаешь, ибн Ахмед…
– Стоят денег, – понял Табари. – Я знаю, и именно поэтому я принес вам особый подарок. Золотую монету, отчеканенную восемьсот лет назад. Я нашел ее в Табарии.
Старик от жадности вытаращил глаза и расплылся в теплой улыбке, которую Табари заметил даже сквозь густой пар.
– Щедрый дар, ибн Ахмед. Не думаю, что муфтий еще будет тебе надоедать в будущем.
Двое чиновников расслабились в приятной жаре и с ленивым интересом смотрели, как негр принес им влажные полотенца на голову. Кроме того, он плеснул теплой водой им на плечи и сильными руками размял тела. Когда он удалился, старик заметил:
– Через два года я ухожу в отставку.
– Так скоро? – спросил Табари.
После долгого молчания старый мутасариф пробурчал в полутьме:
– Вернусь в поместье рядом с Багдадом. Прекрасное место.
– Мне нравится Багдад, – сказал Табари. Последовало долгое молчание, в течение которого молодой пытался понять, что на уме у старого.
– Поместье требует от человека немалых денег… чтобы все привести в порядок.
«О Господи! – простонал Табари про себя. – Этот дряхлый вор хочет еще денег. Но на этот раз Табари ошибался. Старик просто вспоминал свои долгие годы чиновничьей службы, и сейчас ему был нужен лишь внимательный слушатель.
– Последние несколько недель, ибн Ахмед, меня преследуют воспоминания о местах, где я служил. Лучшим был Багдад. Самым интересным – Алеппо. А самым худшим местом была Болгария. Будь я вправе, то отпустил бы Болгарию и сказал бы ей: «Управляйте сами этим проклятым местом. Тем и будете наказаны».
– А мне всегда самым худшим местом казалась Греция, – сказал Табари.
– Никогда не служил в Греции. Но три дня назад, глядя, как в гавань входит это судно с евреями, я испытал странное чувство, что они доставят нам куда больше хлопот, чем греки или болгары. Фарадж ибн Ахмед, не совершаем ли мы огромную ошибку, позволяя им въезжать в страну?
– Фирман уже подписан.
– Порой подписывают и неверные фирманы, – загадочно произнес старик. Выжав полотенце, он прикрыл им влажное крупное лицо.
Каймакам понял, что этими словами он хочет поймать его в ловушку, но не знал, в чем она заключается. Неужели мутасариф произнес эти совершенно предательские слова как способ проявить его нелояльность к империи? В таком случае он должен решительно опровергнуть их, потому что они впрямую касаются султана. А может, старик наконец пробудился, увидел, какие дряхлые корни у империи, и искренне поверил в необходимость перемен? В таком случае Табари надо соглашаться с ним, потому что во власти мутасарифа решать, какое продвижение по службе ждет Табари, а если его ответ не удовлетворит начальника, он так и будет держать его на задах.
Для Табари было жизненно важно что-то сказать, и, мучительно прикидывая, в какую сторону ему податься, он начал потеть так обильно, что даже пар тут был ни при чем. Несмотря на душную влажность, горло у него пересохло, и он в отчаянии уставился на мутасарифа, надеясь, что, может, выражение лица выдаст его подлинные мысли, но грузный старик продолжал бесстрастно сидеть, специально прикрыв лицо полотенцем. Табари отчаянно напрягал мозги, но в голову ничего не приходило. В глубине души он хотел бы быть таким же отважным, как Шмуэль Хакохен, который в случае необходимости бросал вызов препятствиям, но, видя перед собой тушу мутасарифа, он никак не мог собраться с духом. Он практически не сомневался, что старик хотел поймать его на неосторожном слове, так что Табари сжал кулаки и твердо сказал: