Источник - читать онлайн книгу. Автор: Джеймс Миченер cтр.№ 253

– Дурак! Вспомни ноги Химено! – и, собрав все силы, о существовании которых раньше даже не подозревал, завершил обряд завета. В возбуждении он настежь распахнул окно и громко выкрикнул священную молитву иудаизма:

– Слушай, о Израиль, Господь наш Бог, Господь един! – Прохожие поднимали к нему головы, словно он был еврейским муэдзином, призывавшим в мечеть, и он крикнул: – Химено, я еврей! Я еврей!

Спустя много лет он прибыл в Цфат. При нем была книга.

3

Третий еврей, который проделал столь же долгий путь, прибыл в Цфат не из-за откровенного страха, как ребе Заки, не из-за любви к Каббале, как доктор Абулафиа; его гнала куда более мощная сила: моральное неприятие общества, презиравшего его.

В 1523 году Германия представляла собой странное явление среди прочих народов: Испания, Португалия, Франция и Англия, становясь национальными государствами, изгнали своих евреев; но Германия, которая несколько веков оставалась раздробленной, так и не смогла найти пути к объединению, и тем самым в ней стала копиться та историческая ненависть, которая позднее давала столь дикие вспышки. Например, Кёльн изгнал своих евреев в 1426 году, а Франкфурт – нет. Аугсбург, Нюренберг и Ульм давно избавились от своих евреев, а вот рейнский город Гретц, обнесенный стенами, продолжал сохранять у себя улицу Юденштрассе, где было позволено обитать евреям; и никто из жителей этого квартала не пользовался большим уважением, чем ребе Элиезер бар Цадок, потомок знаменитой семьи Хагарци ха-Ашкеназ, чьи предки, будучи мельниками, прибыли из Вавилонии около тысячи лет назад. В 1523 году ребе Элиезер уже был высокообразованным человеком, который удивлял незнакомцев своими мальчишескими шутками и любовью к хорошему пиву. Женившись на дочери ткача Леа, самой красивой еврейке Гретца, он изумил Юденштрассе тем, что танцевал всю ночь, пил пиво с любым, кто был готов присоединиться к нему, а холодным утром привел группу ученых евреев в синагогу, где до вечера цитировал им Талмуд, не пропустив ни слова.

– Но как же невеста? – спросили его друзья, и он, широко улыбаясь, ответил:

– Наш брак с Леа вечен. Мы ничего не потеряем, если одну ночь я потанцую с друзьями, а днем отдам дань уважения Талмуду.

Он был признанным лидером еврейской общины, арбитром споров на Юденштрассе. Более, чем любой другой еврей, он пользовался свободой передвижения в Гретце, хотя обязан был соблюдать все нормальные законы, управлявшие еврейским кварталом, но он единственный умел принимать их, не теряя достоинства. Например, хотя он и так был высоким, закон обязывал его носить еврейскую шляпу высотой едва ли не в три фута, остроконечную и красную, с полями, загнутыми в форме рогов дьявола, чтобы, когда он шел по городу, в нем все узнавали еврея. Ему также приходилось носить одеяние из грубой шерсти, «которое должно было отстоять от земли на два дюйма», – в нем его фигура напоминала ведьму и как бы приглашала уличный сброд издеваться над ним; но Элиезер носил свое облачение с таким достоинством, что на нем оно казалось чем-то вроде формы, облагораживающей человека, который носит ее. На спине между лопатками, как мишень, был пришит яркий желтый круг, обозначающий – словно других примет не хватало, – что его носитель является евреем, и такой же круг поменьше диаметром был на груди, на сердце. То были мерзкие стигматы, призывающие сообщество благородных людей относиться с презрением даже к таким уважаемым евреям, как ребе Элиезер, ибо, где бы он ни появлялся, желтая нашивка оповещала: «Вот идет еврей!» Эти круги кое-кто истолковывал как изображение монет, издевку над единственной профессией, разрешенной евреям; но большинство знали, что они напоминают об облатках, которые использовались при Святом причастии, – евреев обвиняли, что они их похищают, дабы потом использовать в своих оскорбительных ритуалах. Именно этот символ более, чем что-либо иное, отделял евреев от порядочных людей; и если мальчишки кидали камни в евреев, то частично и потому, что эти круги представляли собой соблазнительные мишени.

Были и другие поводы для раздражения. В нормальных условиях Элиезер, как раввин, должен был бы отрастить длинную бороду, но, поскольку такие бороды были признаками немецкой респектабельности, ему приходилось носить короткую. Ему не позволялось проходить мимо кафедрального собора, показываться на улице во время Страстной недели, громко говорить во время церковных служб, чтобы его можно было услышать; он никогда не мог останавливаться поговорить с детьми, чтобы не склонить их к вероотступничеству. Хуже всего, и закон и обычай обязывали его жить на Юденштрассе, улице, которая в Гретце была воплощением ужаса. В XII веке христиане воздвигли два ряда больших домов, а поскольку их владельцы враждовали, между рядами было оставлено пустое пространство, где то и дело происходили стычки. Властям пришлось возвести две стены, наглухо отделивших дома друг от друга; между ними оставалось место шириной сорок пять футов, на котором на расстоянии всего шести футов друг от друга и сгрудились два ряда еврейских жилищ. Дома стояли вплотную друг к другу, но по мере того, как еврейское население росло, каждому узкому дому приходилось тянуться все выше и выше, пока наконец от неба не оставался лишь крохотный клочок; Юденштрассе постоянно лежала в тени, ее помещения задыхались без воздуха, а ее жители существовали в невообразимой скученности.

Один конец улицы был перегорожен домом в пять этажей, который закрывал солнце, а другой конец охранялся прочными железными воротами, над которыми возвышался другой дом, – так что пространство ценилось на вес золота. Этот узкий район был перекрыт со всех сторон, а вечером каждого дня железные ворота с лязгом захлопывали и закрывали стражники-христиане, которым евреи были вынуждены платить жалованье. За воротами возвышался памятный обелиск, мимо которого евреи должны были проходить ежедневно. Он напоминал о преступлении, по всей видимости совершенном евреями Трента несколько лет назад. На каждой из сторон рельефные изображения в подробностях рассказывали о святом ребенке, умученном жуткими евреями в длинных одеяниях, а по верху обелиска шла надпись: «Да святится память христианского младенца Симона из Трента, чье тело было использовано для кровавого жертвоприношения евреями этого города в году 1475 -м, за каковое бесчеловечное преступление все евреи Трента были сожжены живьем». То было торжественное напоминание о тех вулканических страстях, которые в любой момент могут обрушиться на евреев. Это было тем более горько, что вскоре после массового сожжения евреев было, вне всякого сомнения, доказано, что евреи не имели к Симону ровно никакого отношения, и всю эту историю необходимо считать очередной печальной ошибкой.

В каждой узкой комнатке на Юденштрассе жило в среднем по шесть человек, так что количество евреев в городе не имело значения, поскольку им не разрешалось ни работать в христианских кварталах города, ни вступать в любую из гильдий, члены которых считались настоящими художниками своего дела, ни заниматься куплей и продажей, кроме как между собой, и вообще заниматься каким-либо делом, кроме предоставления денег взаем, что церковь все еще запрещала христианам; было привычно видеть, как высокие лица христианской общины Гретца тайком заскакивают в меняльные лавки Юденштрассе с просьбой о займе, а несколько месяцев спустя по их наущению чернь убивает заимодавцев и сжигает кассовые книги, списывая таким образом все долги.