Источник - читать онлайн книгу. Автор: Джеймс Миченер cтр.№ 232

Когда Фолькмар из Ма-Кера убедился, что в его владениях этот оптимизм растет и крепнет, он отказался от плана послать сына в Европу. Осмотрев стены города и их скаты, он пришел к выводу: «Если и нагрянут какие-то небольшие неприятности, то пять-шесть дней внешние стены выдержат». Затем он изучил ров и массивные стены, которые защищали сам замок, и прикинул, что за ними можно будет продержаться, самое малое, полгода, как доводилось в прошлом; поверхность стен сохраняла свою гладкость, а от скошенных наружу их оснований валуны должны были отлетать во все стороны, сметая атакующих.

– Когда придет следующее столетие, мы по-прежнему будем обитать в замке, – прошептал он.

В начале июля он решил посетить Сен-Жан-д'Акр и убедиться, что властители королевства согласны с его надеждами на развитие событий, и, когда, подъезжая к знаменитому городу, он увидел, как из моря вырастают его башни, в Фолькмаре укрепилось чувство надежности и безопасности, ибо каким-то таинственным образом Акра внушала такие чувства всем, кто видел ее. Этот город знавал беды и несчастья, но всегда восстанавливался. После решающей победы у Хаттина сто лет назад Саладин захватил Акру, но через четыре года Ричард Львиное Сердце бросил на ворота Акры в смертный бой восемьдесят тысяч своих людей и все же проломил их. Фолькмар не сомневался, что Акра всегда будет оставаться в руках крестоносцев.

Город стоял на полуострове, окруженном морскими водами; море давало ему силу, и огромные камни основания крепости омывались соленой водой. Через весь полуостров шла массивная стена, а сердце города защищала другая. Это был самый величественный город на побережье, и, когда граф Фолькмар подвел свой отряд к железным воротам в основании башни, его оруженосец гордо воскликнул: «Фолькмар из Ма-Кера!» – после чего тяжелые створки распахнулись, пропуская запыленных рыцарей в безопасное укрытие Акры.

Но стоило Фолькмару очутиться в крепости крестоносцев, как его тут же приветствовал какой-то венецианский купец, который закричал:

– Сир! Сир! В этом году не продавайте свое оливковое масло пизанцам! Они грабители!

Его снова начали втягивать в этот неприятный водоворот конфликта разных интересов и целей, что было характерно для Акры в ее предсмертные дни.

– О Господи! – лишь пробормотал он, слушая гневные крики соперничающих групп. – Да этот город и лишней недели не продержится. Мы действительно обречены.

Потому что в те прекрасные дни, когда идея Крестовых походов уже изжила себя, Акра олицетворяла все причины, почему это движение катастрофически гибло, – мало какой город в истории был столь болезненно разделен, как Акра в 1290 году. Формально им управляли французы в лице Генри II, короля Иерусалима, но тот не контролировал ни королевство, ни Иерусалим, который на самом деле был столь же решительно разделенным итальянским городом. Его разрывала свара между гвельфами и гибеллинами. А центр Акры был разделен на три торговых квартала, каждый из которых отгораживался от соседей надежной стеной. Всюду были свои церкви, магистрат, зал для собраний и свой уникальный свод законов. В центре каждого из этих итальянских районов высился свой фондук, огромный квадратный товарный склад, по имени которого назывался квартал и из-за которого шла открытая война между соперниками; нередки были и предательские убийства из-за угла. Самый большой фондук, протянувшийся вдоль восточной набережной и расположенный в лучшем промышленном районе, принадлежал Венеции, и на него распространялись законы его родного города в Адриатике – чиновникам Генри II даже не разрешалось заходить в его пределы. В сердце Акры, надежно укрепленный со всех сторон, стоял фондук Генуи, и в его окрестностях действовали только генуэзские законы. На южной оконечности города, обдуваемой морскими ветрами, расположился отдельный фондук Пизы. Отношения между кварталами в том критическом 1290 году олицетворяли основную слабость крестоносцев – раздоры в Европе диктовали им поведение в Святой земле. В Италии Генуя объявила войну Пизе. Венеция помыкала генуэзскими купцами. Посему и в Акре местные венецианцы пытались выгнать из города генуэзцев, а генуэзские моряки в ответ захватывали венецианские и пизанские суда и продавали их команды в рабство мамелюкам. Это была война, которая велась исключительно ради экономических интересов, и, если бы какая-то сторона сочла выгодным предать Акру мамелюкам, она бы это сделала без малейших угрызений совести.

То было первым делением – но не самым важным. Оборона города лежала не на привычной армии, а на монахах, каждый из которых входил в тот или иной военный орден – тамплиеры, госпитальеры, тевтонцы – и каждый из этих самодостаточных отрядов подчинялся лишь своим правилам, сам себя обеспечивал и вел непрестанную войну против всех других. Монахам-рыцарям, возглавлявшим эти ордена, было разрешено самостоятельно заключать договоры с мамелюками и самим решать, когда и как начинать боевые действия. Заставить всех трех принять общий план обороны было исключительно трудно, если вообще возможно. В Акре каждый из орденов имел собственный укрепленный район, не исключая и итальянские кварталы, и в каждом было свое отдельное самоуправление; монахи и купцы смотрели друг на друга с презрением, но, поскольку они зависели друг от друга, мир хоть и с трудом, но удавалось поддерживать.

Было и третье разделение, пусть и не столь значительное с военной точки зрения, но, когда речь шла о вопросах морали, его важность было трудно недооценить. В Акре было тридцать восемь церквей: греческая ортодоксальная, подчинявшаяся Византии; греко-католическая – она пользовалась поддержкой Рима, но соблюдала свои ритуалы – и упрямые в своей цветистости монофизиты, которые, храня приверженность старым верованиям в единую натуру Христа, не обращали внимания ни на Рим, ни на Константинополь. Набор церквей включал в себя коптскую из Африки, армянскую и, кроме того, иаковитов из Сирии, священнослужители которой изображали знак креста одним пальцем, напоминая миру об уникальности Христа. Все эти группы остро ненавидели друг друга, и священники одной конфессии не обращали внимания на присутствие священнослужителей другой или откровенно мешали им. Существовали наборы из четырех церквей, четырех ритуалов, четырех соперничающих теологии. Можно было уверенно утверждать, что при любом кризисе интересы этих четырех групп решительно разнились, и каждая из церковных иерархий старалась ввергнуть своих врагов в затруднительное положение или даже передать их в руки мамелюков, которые только и ждали этого.

Таким образом, в многобашенном городе Акре, столь величественном, когда смотришь на него издалека, на самом деле существовали одиннадцать отдельных общин, которых объединял только общий страх перед готовым вторгнуться врагом: венецианские, генуэзские и пизанские фондуки; ордена госпитальеров, тамплиеров и тевтонцев; римская, византийская, греческая и монофизитская церкви – и к тому же еще слабая одиннадцатая община, Иерусалимское королевство, управляемое симпатичным, но беспомощным молодым королем, близкое окружение которого успешно скрывало от общества тот факт, что он был эпилептиком.

Во всей этой путанице была только одна радостная черточка – колокола Акры. И сейчас, когда приближалось время вечерни, их волшебные звуки поплыли над городом, обнесенным стеной. Первым раздался глубокий металлический голос колокола церкви Святых Петра и Андрея, римской церкви у набережной. Он задал основной ритм, к которому скоро присоединился перезвон бронзовых колоколов коптской церкви, а затем звенящая дробь со шпиля сирийской церкви Святого Марка Антиохийского. Один за другим и остальные тридцать пять башенных колоколов сообщали о себе миру, пока нависший над морем полуостров не наполнился их звуками. Ни один город в Иерусалимском королевстве – как мало ныне значило это некогда великое имя – не знал такого собрания колоколов, как Акра, и Фолькмар с детства любил их. И теперь, когда он смотрел на простиравшееся у его ног лазурное море, над которым они звучали, в нем было ожила надежда, и он слушал эту благородную симфонию – единственное, в чем у церквей существовало согласие… Но тут его потянул за рукав какой-то пизанский купец и зашептал: