Источник - читать онлайн книгу. Автор: Джеймс Миченер cтр.№ 199

Но она продолжала молчать. И так же, как Аарон после изнасилования неправильно принял ее молчание за смирение, ребе сделал ту же ошибку.

– Вот тут написано, – стал он убеждать ее, разворачивая свитки Торы, – что, если братья живут вместе и один из них умирает, не оставив по себе детей, жена покойного не имеет права выйти замуж за чужака: брат ее мужа должен войти в нее, взять ее себе в жены и исполнять с ней обязанности мужа. И ее первенец, которого она выносит, должен унаследовать имя покойного брата, чтобы оно не исчезло из пределов Израиля. Это не мое желание, Шимрит. Такова воля Бога.

Но она продолжала молчать. Сильная еврейская женщина, умнее многих своих сверстниц, способная к неожиданным решениям, она начала обретать уверенность в своей странной решимости, которую выражала лишь в том, что прижимала руки к бокам с такой силой, что от сдерживаемой ярости у нее побелели кончики пальцев. Не меняя позы, она с таким презрением посмотрела на ребе, что этот трусливый толкователь законов быстро заторопился к выходу. В дверях он остановился:

– Мы все должны покорно следовать Божьему закону. Я займусь свадьбой, – сказал он и исчез.

Шимрит осталась одна в опустевшей комнате. По крыше барабанил холодный дождь, а за стеной убийца ее мужа прижимался ухом к стене, пытаясь уловить слова раввина. Шимрит прошептала про себя:

– Я не собираюсь соблюдать закон. Ибо если он говорит, что я должна выйти замуж за убийцу своего мужа… – Шимрит не закончила предложение, ибо понимала, насколько невозможно будет для нее доказать, что Аарон – убийца, и она предвидела, как будет давить на нее ребе, заставляя наконец принять этого красильщика с красными пятнами на руках. Но что ей оставалось делать – овдовевшей еврейской женщине без родителей? Теперь она по закону принадлежала своему деверю, и, пусть даже у него уже есть жена, ребе может приказать ей выйти за него замуж. И византийские солдаты заставят ее покориться этому решению, тем более что о нем уже формально объявлено. Все это в конце концов кончится трагедией, если она подчинится. Но она этого не сделает. И пока Аарон продолжал сидеть, прижимаясь ухом к стене, она выскользнула из дому и поднялась на крышу, где, стоя под струями дождя, смотрела в сторону Птолемаиды и размышляла, как бы ей сбежать.

А тем временем Абд Умар, слуга Магомета, вывел своих верблюдов и лошадей из мрачного леса на тропу. Ему предстояло пересечь одно из болот Галилеи. Пока его кони и верблюды добирались до этой трясины, пошел дождь, а поскольку тропа пролегала под низко нависающими ветками деревьев, всадникам пришлось спешиться и под уздцы вести своих животных в обход по северному краю болота, и, когда арабы оказались в этом незнакомом мире с нависшим темным небом, где по земле ползали какие-то твари, Абд Умар задумался, имело ли смысл пускаться в это приключение.

Пока они вели войны в открытой пустыне, ее необозримые песчаные просторы позволяли верблюдам мчаться на полной скорости. Абд Умар не сомневался в целях Пророка, что и доказало взятие Дамаска; в этой битве под ногами арабских верблюдов лежали так знакомые им песчаные пространства – если не считать последнего отрезка перед городом. Практически точно таким же образом пала и Табария: стремительный рейд верблюжьей кавалерии по пустошам к востоку от Иордана, быстрый бросок через возделанные земли – и взятие города. Но готовясь к штурму Макора, они столкнулись с новым видом военных действий – пугающий марш сквозь лесистые пространства, жутковатый пеший переход вокруг болота и скачка галопом до твердой дороги. Арабы предпочитали воевать по-другому, и Абд Умар уже прикидывал, когда все это кончится и он сможет вернуться в чистую и открытую пустыню.

Он продолжал мрачно размышлять, когда услышал взволнованное ржание коней, которые шли налегке, и звуки возникшей в табуне паники. Он поскакал обратно по болотистой тропе к лошадям, которых сотрясала испуганная дрожь, и увидел, что на пути им попалась большая змея, которую один из коней забил копытами. Уже мертвая змея продолжала извиваться, и Абд Умара, как и его коней, пробила дрожь. Но тут и его конь, которого он пытался успокоить, прянул в сторону и жалобно заржал. Абд Умар, краем глаза уловив мгновенное движение, тут же развернулся, чтобы встретить врага лицом к лицу. Но это оказалась лягушка, и, пока предводитель арабов смотрел на нее, она прыгнула в болото, оставив по себе всплеск зеленой воды.

Успокоив лошадей, Абд Умар вернулся в голову колонны. Возглавляя вереницу верблюдов, он слушал мягкое хлюпанье ног какого-то огромного животного, когда оно вытаскивало их из грязи и снова утопало в ней. Предводитель арабов в первый раз стал присматриваться к этой странной земле, по которой вел своих воинов: он видел незнакомых ему птиц, водяных крыс, заросли тростника с пушистыми верхушками, удивительную цаплю, которая, как статуя, стояла по колено в воде, дожидаясь, пока ее неспешно минуют верблюды, после чего неуклюже поднялась в воздух и стала лениво описывать круги, словно поднимаясь по невидимой винтовой лестнице.

Человека пустыни этот болотистый край просто пугал, и на мгновение Абд Умар испытал неудержимое желание покинуть эти места. Ему хотелось быть вместе с Абу Зейдом на той вершине, штурмовать такой город, как Цфат, в неистовстве пожаров и резни предавая смерти его защитников. Но больше всего он тосковал по пустыне, этой чистой и бескрайней обители души. Пробираясь сквозь болото, он вспоминал то время, когда в одиночестве вел остатки каравана в Медину; его спутники остались в Дамаске. Вместе с другим караваном он шел до того места, где на запад, к Иерусалиму, ответвлялась другая дорога, и, расставшись с попутчиками, он шел девять дней, не встречая ни людей, ни животных и вообще ни следа человеческого существования. Ему запомнилось это путешествие, когда он пересекал сердце пустыни, где человек чувствует присутствие Бога. Сделав над собой усилие, он подавил бессмысленное желание оказаться рядом с Абу Зейдом в пылающем Цфате, но не мог справиться с инстинктивным отвращением к этому болоту и окружающим его лесам. Он подгонял отряд, надеясь поскорее покинуть это зловещее место, но его верблюды не могли убыстрять шаг, потому что в болоте вязли их неуклюжие копыта, и, полный нетерпения, Абд Умар думал: верблюды хороши в пустыне, но тут от них нет толку.

Он занял место в хвосте колонны, подгоняя животных, и это дало ему возможность на ходу перебирать в памяти те радикальные перемены, которые разрушили всю его прежнюю жизнь. «До тридцати лет мне были нужны лишь две главные вещи». Он имел в виду воду и финики, единственное, что должен иметь при себе подлинный всадник пустыни, потому что с ними, да при хорошем верблюде, он может практически независимо существовать в песках. Как-то ему пришлось провести со своими людьми в песках девятнадцать дней, имея при себе лишь воду и финики, но и к концу их, когда другой пищи было вдоволь, он продолжал есть мало и всегда кончал трапезу горсточкой черных фиников.

Черных. Он подумал о своей неизвестной матери, а потом о священном камне в самом сердце Мекки – этом небольшом осколке красноватой скалы, освященном Пророком и именовавшемся черным камнем. Когда Магомет умер, Абд Умар совершил паломничество к Каабе и семь раз обошел вокруг великого камня, шепча: «Бог Каабы, будь свидетелем, что я пришел к Тебе, и не обвиняй меня, что, мол, ты не приходил к Моей Каабе, Абд Умар, потому что Ты сейчас видишь меня, смиренного человека, стоящего в тени Твоего камня. Прости меня. Прости еврея Бен Хадада. Ибо Ты видишь, что я совершил паломничество к тебе». Но когда он вспоминал тот зловещий черный камень, перед его глазами стояла черная мутная вода болота, не похожая на сладкую темную воду, известную ему. Все тут было чужое, и на долю мгновения перед ним предстала картина будущего, в которой, как говорил Магомет, смешались и черный, и другие цвета, – но она была настолько беглой, что Абд Умар не смог понять послание, которое нес с собой этот день.