Источник - читать онлайн книгу. Автор: Джеймс Миченер cтр.№ 172

– Я рад видеть тебя, Менахем, – тепло сказал он.

– Мы готовы приступить к полу, – вмешался Иоханан.

– Хорошо, – без воодушевления согласился ребе.

– Не хватает только одного.

– Говори.

– Я должен отправиться в Птолемаиду… с деньгами.

Ребе Ашер нахмурился. Как и остальные великие комментаторы, деньги он видел редко, но все же должен был выслушать Иоханана.

– В чем проблема?

– В рисунке, который я замыслил…

– Что он изображает?

– Галилею.

– Ну и что с ней?

– Мне нужен пурпурный цвет. Во многих местах мне нужны камни именно такого цвета. А я их не нашел.

– Кое-что я видел. Под Цфатом.

– Я их тоже видел. Они крошатся.

– Так при чем тут Птолемаида? У них есть такой камень?

– Нет, но у них есть пурпурное стекло. Я разрежу его на кусочки.

Ребе Ашер несколько минут обдумывал эту проблему. Он хотел, чтобы Иоханан выложил мозаичный пол, но не хотел тратить на него деньги.

– Для чего тебе вообще нужен пурпур? – попытался он уклониться.

– Для плавников золотых рыбок. И еще для птицы удода.

Ребе Ашер задумался.

– Возьми других птиц.

– Я думал об этом, – признался Иоханан. – Но пурпур мне нужен и для гор.

– Так я и предполагал. – Ребе повернулся к мальчику, обратившись к нему как к равному: – Менахем, приносит ли мельница деньги? – Мальчик кивнул, и ребе сказал: – Купи на них стекло в Птолемаиде.

– И еще мне нужно немного золотого стекла, – добавил Иоханан.

– Золотого? Это уже похоже на украшательство.

– Так и есть, – признал каменотес, – но пол будет блестеть… всего в нескольких местах.

Подумав, ребе Ашер уже был готов расстаться со своими работниками, но тут он вспомнил о Менахеме.

– Подождите немного, – сказал он и отправился посоветоваться со своими коллегами, которые обсуждали вопрос, разрешено ли домохозяйке в Шаббат выплескивать воду, оставшуюся после мытья посуды.

Спор длился уже несколько дней. Раввин из Цфата, человек широких взглядов, доказывал, что мытье посуды – это логическое продолжение приготовления субботнего стола, а раввин из Бири настаивал, что выплескивание воды равносильно севу, «потому что из увлажненной земли могут пойти всходы», а это недвусмысленно запрещалось. Но Ашер прервал спорщиков, выложив перед ними проблему не меньшей важности.

– Каменотес, о котором я говорил… и его незаконнорожденный сын. Они на улице, и я подумал, не пригласить ли их…

Ребе из Кефар-Нахума возразил, что они не должны обсуждать отдельные случаи, но старик, прибывший на эту встречу из Вавилона, сказал:

– Наш великий ребе Акиба мог прервать разговор даже с Богом, чтобы поговорить с ребенком. Приведите их.

Так что ребе Ашер вернулся на улицу и пригласил Иоханана и Менахема пройти в прохладный дворик, где ученые своими глазами увидели, какой многообещающий юноша предстал перед ними, а старик из Вавилона воскликнул:

– Появление этого юноши равносильно восходу солнца!

Менахему пришлось встретиться лицом к лицу с великими комментаторами. Его отец остался стоять у стены, слушая завязавшийся спор. И наконец ученые пришли к типичному в среде раввинов заключению:

– Десять поколений бастардов ни при каких обстоятельствах не могут войти в собрание Господа. Но есть выход.

Старый ребе из Вавилона объяснил:

– Ребе Тарфон, да будет благословенна его память, а также ребе Шаммуа говорят: «Пусть мальчик-бастард, когда ему минет двенадцать лет, украдет какой-нибудь предмет, стоимостью больше десяти драхм. Он будет арестован и продан в рабство какой-нибудь еврейской семье. Там он женится на другой рабыне-еврейке. Через пять лет владелец освободит их обоих, и они станут свободными людьми. И их дети свободнорожденными будут приняты в собрание Господа».

Иоханан выслушал эти слова в немом изумлении. Раввины с глубокой серьезностью обсуждали, где кража должна иметь место, чтобы ее приняли за настоящую, как необходимо арестовать мальчика и на глазах у каких свидетелей, но могучий каменотес не верил своим ушам. Да раввины несут сущий бред, и это им скажет любой человек, пусть даже у него нет бороды и он ничему не учился. Он с горечью посмотрел на своего высокого стройного сына, который с достоинством стоял перед судьями, обсуждавшими этот совершенно непонятный образ действий. Он испытал желание схватить мальчишку за руку и утащить его из этой странной компании, но тут услышал, что его подзывает старый раввин из Вавилона, и послушно подошел, став рядом со своим понурившимся сыном.

– Иоханан, каменотес из Макора, – сказал почтенный старый раввин, – ты видишь, как безответственные действия тупоголового человека навлекли неприятности и на него, и на его потомков. Ребе Ашер рассказал нам, что тебя предупреждали не вступать в незаконный союз с замужней женщиной, но ты поступил по-своему. Теперь у тебя нет жены, а у твоего сына серьезные неприятности…

До этой минуты Менахем спокойно стоял перед судьями. Для него это обсуждение было равносильно тем оскорблениям, к которым он привык с детства; именно так он воспринимал даже разговоры ребе Ашера в Макоре. Но сейчас, когда незнакомец из Вавилона звучно произносил слова, несущие в себе угрозу, – «никогда не сможет жениться… он навсегда отвергнут евреями… единственный выход – продать его в рабство… он никогда не очистится, но его дети могут быть спасены…» – мальчик отчетливо понял их подлинный смысл и, закрыв лицо руками, чтобы скрыть свой позор, захлебнулся рыданиями. Он искал утешения и сочувствия, но судьям было нечего ему предложить. Наконец Иоханан обнял его и тихо сказал:

– Идем. Мы должны возвращаться к работе.

Но Менахем не сдвинулся с места, и отцу пришлось его утащить.

Если бы Талмуд, который раввины обсуждали под сенью виноградных лоз в Тверии, содержал в себе лишь такие безжалостные законы, как в истории с Менахемом бен-Иохананом, ни Талмуд, ни иудаизм долго не просуществовали бы, но на самом деле Талмуд нес в себе свидетельства и радостей еврейского бытия. Требования к соблюдению законов были высказаны жестко и ясно, но они сопровождались такими дополнительными строчками, которые настолько смягчали документ, что в окончательном виде в нем мог присутствовать и смех, и пение, и надежда. Ведь Талмуд был и мирской литературой, там и сям наполненной песнями и поговорками, сказками и выдумками; и одна из причин, почему раввины из Кефар-Нахума, Бири и Цфата могли столь истово и старательно трудиться, крылась в том, что в их трудах было много юмора: в оживленных спорах то и дело сверкали искры веселых личных столкновений, и, кроме того, их не покидало чувство близости к Богу. Лишь дружная энергия этих встреч могла помочь совершить этот огромный объем работы, в результате которой Талмуд стал подлинным шедевром мысли. Его конечный объем было трудно осмыслить: сама Тора, на которой и строился Талмуд, была невелика; Мишна во много раз превосходила ее, а Гемара была куда длиннее Мишны; в свою очередь, комментарии Маймонида и все остальное оставляло далеко позади вместе взятые Гемару, Мишну и Тору. Если сама Тора состояла из пяти книг, то Талмуд из пятисот двадцати трех. Тора укладывалась в двести пятьдесят страниц, а полный Талмуд включал в себя двадцать два тома.