Гардемарины. Трое из навигацкой школы - читать онлайн книгу. Автор: Нина Соротокина cтр.№ 25

— Хорошо почивала. — Анастасия села на кончик жесткого с высокой спинкой стула. Охватившая ее робость была неудобна и стеснительна, как чужая одежда.

Игуменья сняла очки, положила их на раскрытую книгу, потерла перетруженные чтением глаза.

— А я, грешница, думала, что сон к тебе не придет, что проведешь ты ночь в покаянной молитве и просветит господь твою душу. Какое же твое окончательное решение?

— Париж.

— Париж… Значит, отвернулся от тебя господь. Анастасия с такой силой сдавила переплетенные пальцы, что ногти залиловели, как накрашенные.

— Что же мне делать? Ждать тюрьмы? Ты святая, тебе везде хорошо, а я из плоти и крови.

— Плоть и кровь — это только темница души, в которой томится она и страждет искупления вины.

— И в Париже люди живут! — крикнула Анастасия запальчиво.

— Невенчанная, без родительского благословения, бежать с мужчиной, с католиком! Бесстыдница! — Игуменья широким движением сотворила крест, затем рука ее сжалась в кулак и с силой ударила по столу: — Не пущу! Посажу на хлеб и воду!

— Спасибо, тетушка. — Анастасия нервно, со всхлипом рассмеялась. — Спасибо, утешила… Мало тебе моих мук! А ты знаешь, как перед следователем стоять? На все вопросы отвечать надо одно — да, да… Другие ответы им не надобны. А потом составят бумагу:

«Обличена, в чем сама повинилась, а с розысков [11] в том утвердилась».

Ты этого хочешь?

Игуменья тяжело встала с кресла, распахнула окно. Чистый воздух, словно святой водой, омыл лицо. Вот он, ее благой мир! Монастырский двор был пуст. Инокини сидели за ткацкими станками, прялками, пяльцами, чистили коров, пекли хлебы, переписывали древние рукописи в библиотеке. Кривобокая Феклушка прошмыгнула под окном и скрылась за дверью монастырской гостиницы, пошла подливать масла в лампады.

Труд и молитва… Беленые стены прекрасны и чисты, как крыло горлицы, травка-муравка — живой ковер, и неба свод. Три цвета — белый, зеленый и синий, цвета покоя, благочестия и тишины.

Тридцать лет назад она вот так же умилилась этой картине. Села на лавочку у Святых ворот, прижалась спиной к узорной колонке и подумала — здесь она будет свободна. Монастырская стена оградит ее от житейских нечистот, переплавит она в мистическом горниле душу свою и искупит вину перед богом за себя и близких своих. Поднимайся взглядом выше колокольни, омой душу в живительных лучах света и забудешь…

Забудешь, как Мишеньку Белосельского, нареченного жениха, волокли избитого вниз по лестнице. Гвардейцы окаянные, Петровы выкормыши, куда тащите моего жениха? На казнь, девушка! На пытки, милая… Петровы мы, не Софьины! Горят костры в Преображенской слободе перед пыточными избами, вопят стрельцы, растекаются по Москве ручейки крови.

Как жить? Плакать не смей! Жаловаться некому. Маменька со страху совсем ошалела. Каждый вечер всовывает ее, как куклу, в иноземное платье, оголяет плечи и отводит в ассамблею. А там приседай, улыбайся, верти юбкой перед ухмыляющимся кавалером.

Когда сказала маменьке про монастырь, та завопила дурнотно и до синяков отбила руку о дочерины щеки. Только через год удалось уйти от сраму. Стала она сестрой Леонидией, не гнушалась самой черной работы, зимой и летом носила хитон из овечьей шерсти, воду пила из деревянного кубка и молилась в келье своей, не зажигая светильника. И удостоилась благодати. По сию пору мало кто знает в этих стенах, что в жилах сестры Леонидии течет благородная кровь Головкиных.

— Стучат, тетушка, — тихо сказала Анастасия. — Мать игуменья, стучат!

— Что? Ах, да… Войдите!

В комнату уверенной солдатской походкой вошла казначейша, сестра Федора, остановилась на середине комнаты, поклонилась и вытащила из-за пояса убористо исписанный лист бумаги.

— Я пойду? — Анастасия встала.

— Сиди, — строго сказала игуменья. — Разговор наш еще не окончен. — Она вернулась к столу, одернула мантию, села и только после этого обратилась к вошедшей: — Говори.

— Принесла, как велели, — зычным голосом отозвалась сестра Федора. — Все выписки сделала и пронумеровала.

Она откашлялась, подбоченилась и вещим голосом стала читать бумагу. В ней говорилось о первом общежитейском монастыре, основанном Пахомием Великим в 320 году в Тавенниси. Уклад этой обители имел любопытную особенность — Пахомий запретил монахам принимать духовный сан, для того чтобы напрямую, минуя церковную иерархию, общаться с богом.

Игуменья слушала с живейшим интересом. Сложные отношения Пахомия с епископатом были вполне понятны православной игуменье. Патриаршество в России умерло с последним патриархом — Андрианом, а вместе с ним умерло и древнее благочестие. Во главе русской церкви стал Синод — духовная коллегия. А что видела она от Синода? Угрозы, поборы да повинности. Бесконечные подати грозили монастырю полным разорением. И добро бы шли сборы на школы да богадельни. Так нет! Какие только обязанности не возлагали на тихий женский монастырь, какие только долги ему не приписывали! Строй флот, корми армию, содержи больных и увечных солдат. Почему монастырская казна должна нищать из-за богопротивных войн и прочих мерзостных страстей человеческих? Еще сейчас в памяти страшный год, когда взяли из монастырской казны все без остатка на «отлитие пушек нового формата». Это ли должно заботить дочерей Христовых?

На троне один царь — глупость людская! Будто сбесился род человеческий! Истлела гнилая оболочка морали, и не могут уже прикрыть срамоту людской подлости. Доходят слухи, что в Синоде суета, свара, взяточничество, фискальство и, страшно сказать, воровство. Бывшего архиепископа Новгородского монастыря Феофана Прокоповича обвинили в расхищении церковного имущества. Он-де продавал оклады со старинных икон, а на вырученные деньги покупал себе кареты, лошадей и вино. Есть ли дела более противные господу?

А ведь и в древности были люди, которые бежали от прелести [12] , от сраму. Непокорный Пахомий порвал связь с епархией. Сжималось сердце от жалости к братии — монастырь подвергался гонениям, а сам Пахомий едва не был убит на Соборе в Эзне, но сильнее был восторг в душе. Через тьму веков Пахомий Великий указывал ей, сестре Леонидии, и инокиням ее наикратчайший путь к Богу.

— Спасибо, сестра Федора, — сказала игуменья, когда казначейша кончила читать. — Твой труд угоден богу. Сегодня же прочти сестрам эту бумагу. Пусть каждая выучит житие Пахомия Великого. Вечером проверю.

Когда казначейша удалилась, игуменья долго пребывала в благоговейном молчании, а потом посмотрела на Анастасию просветленным взором и сказала мягко:

— Останешься в монастыре белицей [13] . Будешь жить вместе с моей воспитанницей Софьей, девушкой строгой, смиренной и благочестивой. А как пройдет гроза, вернешься в мир.