Сотворение мира - читать онлайн книгу. Автор: Гор Видал cтр.№ 83

— Вам повезло: Татхагата в настроении поговорить. Мы так рады за вас! С полнолунием он обычно замолкает. Но не сегодня. — Шарипутра похлопал меня по плечу: — Я рассказал ему о вас.

Если он и ожидал вопросов, что сказал Будда о персидском после, то тщетно.

— Я с радостью жду этой встречи, — церемонно проговорил я, использовав слово из упанишад, означающее не только встречу, но и серьезную дискуссию на духовную тему.

Шарипутра проводил нас с принцем Джетой к навесу, воздвигнутому над основанием, к которому вели восемь пологих ступеней, — по одной на каждый изгиб пресловутого пути? На нижней ступени Шарипутру приветствовал высокий, желтокожий человек мощного сложения, и архат представил его нам:

— Это Фань Чи. Он приехал из Китая учиться у Будды.

— Не учиться у Будды невозможно.

На кошальском диалекте Фань Чи говорил лучше меня, хотя и с сильным акцентом. В дальнейшем мне было суждено близко подружиться с этим человеком, а пока я лишь замечу, что прибыл он в Индию не учиться у Будды, а с торговой миссией из одной маленькой страны на юго-востоке Китая. Позже Фань Чи признался мне, что пришел в тот день в парк, чтобы встретиться с персидским послом. Его так же влекла к себе Персия, как меня Китай.

Вслед за Шарипутрой мы ступили под навес. Все встали навстречу нам, только Будда остался сидеть на своем коврике. Я понял, почему его называли Золотым, — кожа его была желтой, как у китайца. Будда был не только не арием, но даже и не дравидом. Очевидно, род Гаутамы происходил от племени, перебравшегося через Гималаи из Китая.

Будда был маленьким, худым, гибким. Он сидел очень прямо, поджав под себя ноги. Раскосые глаза были такими узкими, что не сразу поймешь, открыты они или закрыты. Кто-то сравнил глаза Будды со сверканием ночного летнего неба. Не знаю. Я их так и не рассмотрел. Светлые брови срослись, образовав над переносицей пучок. В Индии это считается божественным знаком.

Кожу старика покрывали морщины, но она была блестящей, что свидетельствовало о его хорошем здоровье, голый же череп сверкал желтым алебастром. Вокруг старика пахло сандалом, что показалось мне неподобающим для аскета. За все то время, что я провел с ним, старик ни разу не пошевелился, разве что несколько раз повел правой рукой. Голос Будды звучал тихо и мелодично и, казалось, никак не связан с дыханием. Вообще создавалось впечатление, что Будда каким-то таинственным образом просто не дышит.

Я низко поклонился. Он жестом предложил мне сесть. Я произнес подготовленную речь. Когда я закончил, Будда улыбнулся. И все. Ответом не удостоил. Получилось неловко.

Потом какой-то молодой человек спросил:

— О, Татхагата! Это правда, что мир вечен и все остальные взгляды ложны?

— Нет, дитя мое, я не считаю, что мир вечен, а остальные взгляды ложны.

— Тогда считаешь ли ты, что мир не вечен и другие взгляды неверны?

— Нет, дитя, я не считаю, что мир не вечен, а другие взгляды неверны.

Затем молодой человек спросил Будду, конечен или бесконечен космос, похоже или не похоже тело на душу, существует или нет святой человек после смерти и так далее. На каждый вопрос Будда давал юноше такой же ответ-неответ, что и на вопрос о вечности мира. Наконец молодой человек спросил:

— В таком случае какие недостатки всех этих теорий мешают Будде принять их?

— Дело в том, дитя, что теория, будто мир вечен, — это джунгли, пустыня, кукольное представление, корчи и цепь, навечно прикованная к бедности, боли, отчаянию и борьбе. Такая точка зрения не способствует отстранению, отсутствию желаний, спокойствию, знанию высшей мудрости и нирване.

— И это ответ Татхагаты на все вопросы?

Будда кивнул:

— Вот что мешает мне принять эти очевидно противоречащие одна другой теории, и поэтому я не придерживаюсь ни одной из них.

— Но у Татхагаты есть собственная теория?

Повисла пауза. Признаюсь, кровь вдруг прилила к моим щекам, я почувствовал словно приступ лихорадки. Мне отчаянно хотелось услышать ответ или не ответ.

— Будда свободен от всяких теорий. — Голос старика звучал мягко. Глаза, казалось, смотрели не на нас, а в какой-то мир-немир, для нас не познаваемый. — Конечно, есть вещи, известные мне. Я знаю природу материи. Я знаю, как вещи возникают, знаю, как они исчезают. Я знаю природу чувств. Я знаю, откуда берутся чувства, и знаю, как они проходят. Я знаю, как приходит понимание и как оно заканчивается. Как начинается сознание — только чтобы прекратиться. Поскольку я знаю все это, то смог освободиться от любой привязанности. Моя сущность ушла, отринулась, освободилась.

— Но Татхагата, ты… Жрец, который достиг состояния, подобного твоему… сможет ли он возродиться?

— Неверно сказать, что он возродится.

— Значит, он не возродится?

— Это тоже не будет верно.

— Так он одновременно и возродится, и не возродится?

— Нет. Одновременность не соответствует истине.

— Я не понимаю, Татхагата. Он или одно, или другое, или одновременно и то и другое, однако…

— Довольно, дитя. Ты не понимаешь, потому что человек часто не видит того, что перед ним, когда смотрит не в ту сторону. Я задам тебе вопрос. Если перед тобой зажечь огонь, ты заметишь это?

— Да, Татхагата.

— Тогда скажи, куда он уходит, когда гаснет? На восток? На запад? На север? На юг?

— Но твой вопрос не имеет смысла, Татхагата. Когда огонь гаснет из-за недостатка горючего, он… ну он просто гаснет.

— Вот ты сам и ответил на свой вопрос, возрождается или нет святой. Это вопрос ни о чем. Он затухает, как огонь, гаснущий из-за недостатка горючего.

— Понятно, — сказал молодой человек. — Теперь я понял.

— Возможно, ты начал понимать.

Будда смотрел в мою сторону. Не могу сказать, что он посмотрел на меня.

— Мы часто возвращаемся к этому спору, — сказал старик. — И я всегда использую образ огня, потому что нагляден.

Повисла долгая пауза. Вдруг Шарипутра объявил:

— Все, что имеет причинность, — мираж.

Снова воцарилась тишина. К тому времени я позабыл все вопросы, что хотел задать. Мое сознание затухло, как пресловутый огонь. За меня спросил принц Джета:

— Татхагата, посол Великого Царя Персии интересуется, как был создан мир.

Будда обратил ко мне свой странный, невидящий взор. Потом улыбнулся:

— Возможно, ты расскажешь мне сам.

Зубы Будды были желтыми, в черных точках, и почему-то напоминали змеиные. Не помню, что я говорил. Наверное, я описал ему одновременное рождение добра и зла, пересказал учение моего деда, и все это под наставленными на меня — не могу найти другого слова — узкими глазами. Когда я закончил, Будда вежливо произнес: