Дом, который построил Дед - читать онлайн книгу. Автор: Борис Васильев cтр.№ 90

— А с моим братом Кириллом Вологодовым встречаться не приходилось? Он — бывший поручик, как и вы с Алексеем.

— Боюсь, что не бывший, — сказал Алексей. — Судя по его настроениям, он скорее там, чем здесь. У каждого своя Одиссея, Лерочка, и, как в гомеровские времена, будут победители, но не будет побед.

— Почему же? Коли есть победители…

— То есть и побежденные, — подхватил начдив. — Победитель — понятие субъективное, а победа — объективна и всегда общенародна. А мы, при любом варианте, перестреляем, покалечим добрый миллион своих же, русских — какая уж тут победа? Согласен, Леонид?

— А выход есть?

— А выхода нет. И отсюда — ожесточение, которое порождает и будет порождать еще большее ожесточение.

— Есть выход, — Лера решительно тряхнула косами. — Вы, господа офицеры, думаете только об атаках, обходах, засадах, а я думаю о Варе, которая не знает, жив ли ее ненаглядный, где он и что с ним. Вы прямолинейны, как винтовка: зарядил письмом, прицелился в адрес, и заряд обязан попасть в цель, потому что стреляете вы неплохо. А если изменилось положение мишени?

— Но я же писал и в Смоленск.

— Не получили вразумительного ответа? Смените прицел, кузен.

— То есть?

— Пишите в исполком с просьбой навести справки. Официальный запрос от имени полка.

— Лера права, надо бить по площадям, — сказал Алексей. — Параллельно — в губком за подписью комиссара. Это может подействовать: товарищу по партии отказать труднее…

В первой комнате раздался топот, звон шпор, бряцание сабли. И зычный голос:

— Эй, хозяева! Живы?

— Григорий Иванович пожаловал, — сказала Лера, вставая. — Железный всадник революции.

— Тебя не узнать, — в третий раз сказала ошеломленная Ольга.

— Ты права, я и сам себя не узнаю. Я стал самим собой, понимаешь? Не только потому, что у меня прекрасная семья, что мы живем дружно, нет. Главное, я нашел людей, которые поверили в мои скромные возможности. Я на хорошем счету, переведен в Смоленск с повышением, вступил в партию большевиков по собственной воле, исходя из принципиальных соображений. Я…

Он начинал с этой буквы почти все фразы, и не это было для Ольги открытием. Это осталось прежним, как родинки на щеке, но кожаная тужурка с наганом на боку, кожаная фуражка со звездочкой и уверенность, которая ощущалась под этой формой, никак не вязались с тем Владимиром, когда-то в панике бежавшим из этого дома темной осенней ночью. Оля и радовалась за него, и с трудом верила собственным глазам, и, что греха таить, чего-то побаивалась. Мир ее, ограниченный семьей, потерявший все связи, знакомства и, как она подозревала, родных, потерял и содержание прошлого. Съеживаясь и ограничиваясь, он в конце концов стал обычным мещанским мирком, в котором уже не звучала музыка, не раздавалось смеха, где пылились книги да хрустел мослами Василий Парамонович. Все ее интересы свелись к маленькому родному и подрастающему приемному сыну, к заботам о хозяйстве, к вечному выпрашиванию денег у прижимистого супруга да к ленивым спорам с ворчавшей Фотишной. Она редко выходила из дома, ее одинаково пугал как обезлюдевший центр, так и горластый, нагловатый рынок, где приходилось торговаться, а этого она как раз и не умела. И жалела себя до слез, а выплакаться можно было только Фотишне.

— Фотишна, милая, ну сходи на базар. Там так страшно ругаются, что я ничего не могу понять.

— Деньги теперь вроде колобка, что от бабки ушел. Разучилась я их считать, поглупела, видно. А твой-то промаха не спустит, хоть и всмятку сварен.

И вдруг — Владимир. В коже, с револьвером, уверенный в себе.

— Можешь занять папин кабинет, если хочешь. В твоей комнате Сереженька.

— Я обеспечен жилплощадью. Благодарю.

Ждала, что спросит об отце, но не дождалась.

Владимир вообще ни о ком не спрашивал, ограничившись официальным: «Надеюсь, все здоровы?». И Оля ничего ему не стала рассказывать, почувствовав огромное облегчение: можно было промолчать о Варваре. Предложила посмотреть на племянника, а заодно и вспомнить дом, детство, общие игры и забавы. Он посмотрел на маленького, вдумчиво обошел дом, согласился отобедать.

— Какие же, любопытно мне, цены в Вязьме? — спросил Василий Парамонович, едва они уселись за стол.

— Не интересовался. Получаю паек.

Кучнов тоже не интересовался ценами в Вязьме. «Паек получает, а жрет как дома, — расстроено думал он. — Понятно, чужое — не свое. Хоть бы сахару кусок детям принес…» Настроение его окончательно скисло, потому что вспомнилось вдруг, как тают в заветном мешочке царские золотые монеты, которые он дальновидно скопил еще при Керенском, умело проворачивая сделки. А Фотишна усиленно потчевала своего Володеньку, которого когда-то тутушкала, мыла, сажала на горшок. Но Василий Парамонович, изо всех сил сдерживая дурное свое настроение, выдавливал улыбку и даже чего-то советовал откушать, потому что очень боялся людей в коже с головы до ног. И с этой боязни, ставшей уже привычной, упустил то, чего бояться следовало в первую очередь.

— Хороший обед, — сказал Владимир, когда трапеза закончилась, Ольга ушла кормить, Фотишна убирала со стола, а мужчины отсели в уголок.

— Чем богаты, как говорится.

— А в Смоленске — голод.

Плямкнул пересохшими вдруг губами хозяин и примолк. И взмок, только теперь начиная соображать, во что может обернуться обед по-родственному. Владимир неторопливо закурил настоящую папиросу, что окончательно добило Василия Парамоновича, картинно пустил в потолок затейливые кольца и вытянул ноги в хромовых сапогах.

— Где золотишко-то прячешь, Кучнов?

— Владимир Николаевич, Господь с вами. Что вы, что…

— Я — заместитель по борьбе с бандитизмом, саботажем и спекуляцией, Кучнов. Так-то. — Владимир насладился ужасом хозяина, приятным правом отныне называть его по фамилии, точно подследственного, и милостиво добавил: — Ладно, замнем. Пока.

— Я… Я все отдал, все, добровольно. У меня — документ.

— И не уплотнили вас. Странно, странно.

— Так ведь…

Убирая со стола, Фотишна сновала между столовой и кухней, и Кучнов всякий раз переставал говорить, когда она появлялась. Но для Владимира старой няньки словно не существовало, и голоса он не понижал.

— Мой совет — съезжать добровольно. Домик я тебе, так и быть, подберу. По-родственному.

— Так не мой дом. Вашего батюшки. Я как бы съемщик. Ответственный.

— Знаю, перед кем ты ответственный. И это тоже учти. И собирайся. Только не стащи ничего, это теперь — народное достояние. Вилки-ложки тоже народные. Свое, лично нажитое, можешь взять. Завтра-послезавтра приду. Не бойся, не обижу.