Зеркала прошедшего времени - читать онлайн книгу. Автор: Марта Меренберг cтр.№ 57

– К вам барон Луи Геккерн, Александр Сергеевич.

– Нет! – пронзительно вскрикнула Натали, став от страха белее мела. Ее затрясло как в лихорадке, руки вмиг стали ледяными, а сердце бешено заколотилось в ужасе, готовое выпрыгнуть из груди. – Вышвырни его вон, Пушкин! Пусть убирается!

Только не это… Не хватало еще, чтобы старший Геккерн одним махом разрушил ее планы!.. Наверняка Жорж все ему рассказал…

Но кто теперь ему поверит?

– Кто? Как! Этот гнусный сводник посмел прийти в мой дом? Да я сейчас его с лестницы спущу! Какая низость!..

Почти бегом Пушкин спустился вниз, на полутемную парадную лестницу. На пороге, смущенно улыбаясь, стоял барон Геккерн, продрогший и совсем не выглядевший виноватым. Скорее наоборот – как показалось Пушкину, он склонен был мирно побеседовать.

Дипломат, твою мать…

– Как вы смели явиться в мой дом? – прошипел Александр, стоя на верхних ступеньках лестницы и сверху вниз с ненавистью вглядываясь в размытые темнотой тонкие черты посланника, который был почти на голову выше его. Пускать его на порог он не собирался и жаждал только одного – чтобы этот самоуверенный негодяй поднялся чуть повыше. Тогда бы он мог запросто столкнуть его со ступенек. Каменная лестница слегка обледенела от мороза, и он мог бы потом сказать, что Геккерн сам поскользнулся и упал…

И еще было бы неплохо, если бы ты сломал себе шею и сдох, как собака…

Поняв, что в дом его не пригласят, Геккерн перестал улыбаться, но протянул руку, которую никто, разумеется, не пожал, и вежливо поздоровался. В ответ снова раздалось угрожающее шипение и поток оскорблений на русском языке.

Ладно – можно и по-русски, решил Луи, неплохо знавший этот язык. Только я не понял – почему этот маньяк позволил себе оскорбить мать Жоржа?

– Господин Пушкин, – сухо начал Луи, – я бы хотел попросить вас все же выслушать меня – по возможности спокойно и без оскорблений. Я верю, что мы можем поговорить и понять друг друга…

Понять тебя, старый сводник? Беснующийся внутри Александра разъяренный африканский демон забыл, что посланник был всего лишь на несколько лет старше его. Вот дерьмо!..

– Что вам угодно? – Желваки на его скулах напряглись, челюсти сжались, а ядовитой слюны во рту хватило бы на парочку полноценных плевков в лицо сдержанного и вежливого Геккерна.

Ну хорошо – послушаем, что ты скажешь, развратная свинья…

– Я хотел бы, чтобы вы поняли одну очень простую вещь – вы же, несомненно, умный человек! Да оглянитесь же вокруг – вы слушаете всех ваших знакомых, полузнакомых и вовсе не знакомых людей, которые рассказывают вам небылицы обо мне и моем сыне!

– Ваш так называемый сын сегодня позволил себе, как последняя скотина, домогаться моей жены! Он и так делал это постоянно, на моих глазах, но моя супруга – вне подозрений! А сегодня он обманом устроил свидание с ней, и она, бедная…

– Господин Пушкин, это неправда.

– Что – неправда?

– Он ее и пальцем не тронул. Спросите у нее – и пусть она все расскажет сама, глядя вам в глаза!

– Она все уже рассказала! И потом – как вы смеете трепать имя моей…

– Пушкин, Пушкин – да подумайте же сами, прошу вас! – нетерпеливо перебил барон, тряхнув головой. – Где логика – обесчещенная, как вы говорите, супруга ваша вместо того, чтобы поехать сразу домой, едет к подружке, Марии Вяземской, и проводит три часа в гостях, расписывая присутствующим во всех пикантных подробностях, какой негодяй этот гвардеец Дантес, которому она, между прочим, ни разу твердо не сказала «нет»! Жуковский, который только что уехал от меня, был потрясен кучей бессвязных нелепостей, которые она там наговорила, и отметил, что в последующих пересказах эта ее беседа с Жоржем обрастала все более шокирующими подробностями, не стыкующимися с первоначальным вариантом… Но более всего его потрясло то же, что и меня – что именно она намеренно и расчетливо сделала это достоянием света, в то время как по логике вещей должна была рассказать об этом вам – своему мужу, и только вам! Я не верю в то, что мадам Пушкина была настолько неосторожна (он хотел сказать – глупа, но в последний момент передумал), чтобы при госпоже Хитрово и компании пересказывать подробности этой, в ее интерпретации, столь интимной, встречи! И потом, господин Пушкин, – он понизил голос до шепота и чуть запнулся, – я понимаю, что вы не поверите в мои слова. Но знайте – ничего подобного не было… И вы с Жоржем оба – несчастные жертвы обстоятельств, поставленные к барьеру одной беспощадной и властной рукой. Рукой человека, который дергает за ниточки, заставляя вас обоих плясать, как балаганных петрушек на ярмарке!

Все ты врешь, бессовестная сволочь… Не желаю больше слушать твой пошлый вздор…

– Вы закончили, барон? – ледяным тоном осведомился Александр, скрестив на груди руки и не сводя с посланника бешеных от ярости глаз. – Не ваше собачье дело оценивать поступки моей жены, а демагогические рассуждения о логике оставьте для ваших дипломатических раутов!

– Нет, я еще не закончил. – Разговор с поэтом на темной лестнице был унизителен и бесполезен, но он все еще надеялся, что последний козырь, который он сейчас выложит, будет решающим. – Мой сын собирается сделать предложение вашей свояченице мадемуазель Катрин Гончаровой.

– …Что?..

Пушкин не поверил своим ушам и в изумлении уставился на барона, приоткрыв рот от изумления.

Какой трус! От страха перед дуэлью в штаны наложил и готов на все, белобрысый щенок – а еще гвардеец!

– Ах… какая прелесть! – язвительно протянул Александр. – Это таким постыдным способом он собирается избежать дуэли – спрятавшись за бабью юбку? Да как вы смеете лгать мне – я устал слушать ваши бредни, барон! А вы-то сами – разве не вы сводничали, подобно развратной старухе, подкарауливая по углам мою супругу и нашептывая ей о любви вашего мерзкого бастарда, уговаривая ее бросить меня и детей и уехать с ним! «Ах, Наташа, пожалейте бедного Жоржа, – он умрет от любви к вам!» – издевательски протянул Пушкин.

– Нет. Я никогда не говорил ей такого, – смутился Геккерн, понимая, что ему уже не оправдаться – невидимая сеть лжи, ловко сплетенная Натальей и Бенкендорфом, оплела их всех и душила теперь, подобно петле на шее приговоренного к виселице. – Я понимаю, что вы всецело доверяете жене вашей, господин Пушкин, но – умоляю – пусть она тогда сама, прямо глядя мне в глаза, повторит дословно все, что я говорил ей!

Голос Луи сорвался на крик, эхом прокатившись по гулкому лестничному пролету, и в нем прозвучали беспомощное отчаяние и неприкрытая, совсем не дипломатическая боль.

Пушкин насторожился, потому что всю жизнь интуитивно умел отличать правду от лжи – по интонации, взгляду, жесту. Воспоминания об истерике, которую закатила вечером Таша, смутно беспокоили его своей дешевой театральностью, но он не хотел даже думать об этом.