Ледяные небеса - читать онлайн книгу. Автор: Мирко Бонне cтр.№ 68

Крин, напевая вполголоса, сидит у штурвала. Уорсли читает ряды чисел в морском справочнике. Винсент зашивает дыру на кливере. Трое несут вахту, трое отдыхают. Три спальных мешка заняты, три сохнут на ветру. Так продолжается смена за сменой, волна за волной, которые бьют в корму. Шлюпка забирается все выше по гребню волны, чтобы ринуться вниз в долину. Так угрожающе выглядят гигантские волны на первый взгляд, но нам они давно не внушают страх. Я протягиваю руку за борт шлюпки. Вокруг одни серые волны, серые, как книга о Дрейке. Он назвал их «волны мыса Горн», и они называются так же для Джона Винсента — без моего рассказа.

— Первым, кто сумел их преодолеть, стал Кук, который прошел там через двести лет после Дрейка. Полторы тысячи морских миль в северо-восточном направлении его «Эдвенчер» прошел за три недели. Штормы, с которыми пришлось столкнуться за это время, Кук назвал «впечатляющими». Кто знает язык Кука, понимает, что он имел в виду.

Уорсли смотрит поверх справочника.

— Впечатляющими, — говорит он. — Замечательно. А что сказал бы старый живодер о нашем замысле?

Выражение лица Винсента не меняется. Но во взгляде, который он переводит со шкипера на рулевого и обратно, читается полное непонимание. Что Крин и Уорсли задумали, что они находят в моих словесных изысках, остается для него загадкой. Он вытирает рукой лицо. Он не понимает, в чем дело.

Такая погода не может продолжаться долго. Всем нам ясно, что погода скоро поменяется. На четвертый день ветер меняется. Теперь он дует с юга и несет холодные шквалы, срывающие сонм ледяных брызг. Теперь под пронизывающим моросящим дождем достаточно долго находится только тот, кто, закутанный как мумия, должен сидеть у руля. По прошествии восьмидесяти минут двое, не лежашие в спальных мешках, стащат его вниз через лаз, после чего один из них вытрет его насухо, сделает ему массаж и кормит, а второй вылезет на палубу, проберется к румпелю и привяжется страховочным тросом, чтобы его не смыло за борт. Сутки складываются из восемнадцати вахт, то есть каждый должен отсидеть у румпеля три раза в день. Он должен удерживать «Кэрд» на курсе. Больше от него требовать не приходится. Ему нечего делать кроме того, чтобы всеми силами защищаться от ветра, который норовит сдуть его в море, и сражаться с волнами, без устали бьющими в перо руля, чтобы оторвать его от кормы.

Примерно на шестые сутки похолодало настолько, что дождь перешел в снег. Скоро он стал напоминать бесконечную стену высотой до неба. Целый день и целую ночь мы пробираемся вслепую сквозь непроницаемую белизну, оглушенные шелестом падающих в море снежных хлопьев, преследуемые страхом налететь на льдину или айсберг и лишенные возможности определить свое местонахождение и сделать замеры глубины. Из-за снегопада вахту наверху нужно нести вдвоем. Один вахтенный по-прежнему мерзнет у руля, второй, привязавшись канатом и ползая по летящему вперед судну, должен непрерывно сметать снег с «крыши», паруса и снастей, в то время как третий вахтенный внизу все время ему мешает: он выбрасывает снег из лаза и все время попадает либо в лицо второму, либо на только что освобожденный от снега участок. И едва сбросишь все это месиво в воду и, обхватив одной рукой мачту, распластаешься на «крыше», чтобы передохнуть несколько минут, как вся шлюпка и ты сам снова оказываешься под толстым слоем снега, который давит своим весом на нее, подвергая опасности жизни шести членов экипажа, от которых зависит жизнь еще двадцати двух человек на острове Элефант. Тогда у снеговика не остается времени, чтобы хотя бы бросить взгляд на человека у руля. Где он? Лаз представляет собой сугроб. Чей это рукав? Полдюжины раз меня заносило тут снегом. Так же часто я видел, как рулевой на корме тонул в снегу. И поскольку я знаю, что он ощущает, я ползу к нему как снеговик, проделываю дырку в снегу напротив его рта, чтобы он мог дышать, и облегченно вздыхаю, как будто сам сижу на его месте.

Тому, кто сидит внизу, нисколько не лучше. Через лазы снег проникает в каждый уголок «каюты». Из тепла тел тех троих, которые спят и которых нельзя будить еще в течение полутора часов, снег сразу тает, и образовавшаяся вода собирается между камней балласта и переливается из стороны в сторону с каждым движением шлюпки. Вода холодна как лед, просушить ее можно, лишь переложив камни. Во время коротких пауз, которые случаются между пятым и седьмым днями снегопада, мы несколько раз пытаемся перетащить черные камни размером с голову из середины шлюпки, где они лежат, наполовину погрузившись в воду со снегом, на нос и корму, не нарушив при этом балансировку шлюпки. Но это не удается ни Бэйквеллу и Винсенту и ни Шеклтону с Крином. «Кэрд» то хочет неожиданно лечь на борт, то задирает нос, и те двое, которые в тесноте пытаются добраться до скользких камней, падают друг на друга, разбивая в кровь ноги и руки об их острые края. Шеклтон изнывает от ишиаса и бессонницы, его лицо покрыто глубокими морщинами, и он с каждым днем все больше походит на старика. Но наверное, мы все выглядим одинаково, как говорит Винсент: как будто ютимся многие месяцы в портовом складе с дырявой крышей. Наконец Крин говорит вместо Шеклтона решающее слово — вода остается в шлюпке. На следующий день снегопад прекращается, и три запасных спальных мешка, которые мы кладем на камни вместо матрацев, впитывают воду и щедро делятся с нами ее холодом.

В «каюте» так тесно, что два человека не могут одновременно забраться в свои спальные мешки. Один даже должен координировать движения другого, который хочет освободиться от промокшей одежды, чтобы хотя бы частично переодеться в сухое нижнее белье. Чаще всего это Шеклтон или Уорсли, которые сидят на корточках в лазе и командуют:

— Теперь ногу налево, Том, и вы, Бэйквелл, подтяните ноги ко лбу. Держитесь!

Сверху слышен удар и крик:

— Волна ударила шлюпку в левый борт!

А внизу кричит Уорсли:

— Мистер Винсент лежит, мистер Блэкборо — рядом. Эрнест, черт, держись, или ты хочешь?..

Несколько раз все, что не привязано или не уложено в ящики или бочонки, разлетается по «каюте». Примусы, навигационные таблицы, носки, письма, свечи — все валяется в жиже среди камней, где давно плещется не только вода. Там растворяется сухое молоко, там плавают размокшие и превратившиеся в кашу сухари, нам не всегда удается донести до лаза и вынести наружу содержимое голубой эмалированной кастрюли «мамы» Грина, в которую мы облегчаемся. Запах, который распространяет трюмная вода, отличается от запаха на острове Элефант. Тут воняет не пометом, тут пахнет гниением. Вонь нельзя уничтожить даже тогда, когда мы вычерпываем всю грязь и нечистоты из воды. Воняет все равно, и с каждым днем все сильнее.

Начиная с седьмого дня плавания Шеклтон все чаще извиняется за то, что его расчеты добраться до Южной Георгии за семь дней, очевидно, не оправдываются. Пролив Дрейка не предоставляет никакой отправной точки, чтобы определить наше местоположение. Не видно ни рифа, ни островка, ни торчащих из воды скал. Даже через восемь дней мы не видим ни водорослей, ни морских птиц, ничего, что указывало бы на сушу, находящуюся в двух-трех днях плавания. Лишь серое море, бесконечное штормовое море, катящее ледяные волны под холодным пасмурным небом. Однажды, когда мы сидим с Крином на «палубе» и говорим о моем брате, Шеклтон спрашивает меня, могу ли я себе представить, что когда-нибудь самолеты смогут преодолевать такие расстояния. У меня полный рот волос, которых полным-полно в «каюте» и происхождение которых никто не может объяснить, и из-за того, что я полностью поглощен тем, чтобы их вытащить и выплюнуть на перчатку, я говорю, не раздумывая, «да». Это внезапно вспыхнувшая тоска, меньше по самолетам, больше по Дэфидду, Реджин и по родителям. Но сейчас это — одно и то же, и Шеклтон, которому тоже надо сражаться с волосами во рту, говорит сдавленно: