Роковая тайна сестер Бронте - читать онлайн книгу. Автор: Екатерина Митрофанова cтр.№ 133

— Братец, милый, опомнись! — в испуге пыталась вразумить его Энн, — В чем мы пред тобою виноваты?

— В чем виноваты, спрашиваешь? — продолжал свирепствовать «милый братец». — Сейчас скажу, в чем вы виноваты, жалкие тихони! Вы виноваты в том, что я стал таким ничтожеством. Таким, каким вы видите меня сейчас — никчемным протухшим червяком, нет, хуже — разложившимся слизняком! Я никогда не прошу вам этого! Слышите! Никогда!

Сестры сидели тихо, понурив головы и погрузившись в недоуменное молчание.

— Это вы свели меня с этой злосчастной женщиной, будь она неладна! Вынудили у нее работать — все это вы! Если бы мои заботливые сестрички не лезли из кожи вон, чтобы пристроить меня к делу, я даже и не ведал бы о ней! — в голосе пасторского сына слышались невыразимая боль и отчаяние. — А теперь посмотрите на меня! Взгляните хорошенько, каким я стал! Жалкое, омерзительное ничтожество! И это я! Я, подававший такие надежды!

Немного помолчав, пребывая в какой-то странной рассеянной задумчивости, Патрик Брэнуэлл продолжал:

— Мне было суждено блестящее будущее, потому что я во сто крат способнее всех вас! Слышите вы? Я способнее всех троих вместе взятых. Да если сложить все ваши ничтожные способности воедино, они не пойдут ни в какое сравнение и с крошечной толикой моего таланта!

— Это верно, — печально промолвила Шарлотта, ничуть не лукавя. Ей вдруг вспомнилось, сколь безудержным было воображение Брэнуэлла, сколь быстрой и искрометной была его смекалка, когда в юные годы они с братом слагали легенды и саги о достославной фантастической Ангрии; сколь безукоризненно точной была его кисть, запечатлевшая некогда поистине великолепный портрет Эмили.

— Я мог бы сотворить сотни, тысячи бесценных шедевров и прославить наш скромный род в веках! — не унимался гибнущий гений. — А вместо этого мне суждено было встретить Ее, чтобы, ненадолго окунувшись в море блаженства, тут же неизбежно покатиться в омут безвестности и позора!

Патрик Брэнуэлл окинул сестер быстрым взором, в котором, к огорчению пасторских дочерей, светилась угрожающая смесь гнева и презрения.

— И вот, в то самое время, как я все больше и больше увязал в этой пропасти, мои ненаглядные сестрички стремительно, шаг за шагом поднимались к заветной вершине Олимпа, которая должна была быть покорена лишь мною — самым достойным представителем рода Бронте!

Пасторский сын снова взглянул на сестер. Гнев и презрение, еще несколько мгновений назад полыхавшие в его взоре, сменились исполненной болью и горечью неподдельной обидой. Теперь он говорил тихо; в каждом слове его ощущался колкий укор:

— Вы ведь даже посмели скрыть от меня, что публикуете свои вирши. Ничего себе сестринская любовь и доверие! Вы, отринув земные соблазны, тайком строчите романы. Мне же запросто позволили увязнуть в зияющей своей устрашающей чернотою трясине этих самых злополучных соблазнов — будь они трижды прокляты. И вы совершенно спокойно смотрите на то, как моя бренная голова покрывается грязной болотной топью, которая со временем, несомненно, обрастет непроницаемым мхом безвестности! А вы, достигнув наконец сияющей божественным светом вершины, будете взирать на этот леденящий душу ужас со снисходительной улыбкой!

— Патрик Брэнуэлл! Это уж слишком! — решительно отрезала Шарлотта, и щеки ее запылали гневным румянцем.

— Вы поступили со мной очень скверно. Принести в жертву, словно загнанного агнца, мой несравненный талант, присвоить себе мою славу — разве это не верх жестокости? Вероятно, вы таким образом отыгрались на мне за свои собственные неудачи в личной жизни. Но, даже допуская подобное объяснение, расклад получается неравным. Не кажется ли вам? Вы умрете старыми девами, но на пике славы, я же безвременно сгину в пучине страданий и забвения.

— Но, Патрик, — робко сказала Энн, — возможно, мы и в самом деле в чем-то перед тобой виноваты, хотя ты и не спрашивал ничего про наши творческие планы и тебя вроде бы совсем не интересовал факт публикации наших романов. Все мы искренне раскаиваемся пред тобою и просим прощенья. И все же ты должен признать, что в том, что теперь с тобой происходит, немалая часть и твоей собственной вины.

— Ах, сестрица! — иронично заметил Патрик Брэнуэлл. — И это говоришь мне ты?! Ведь именно благодаря тебе я и попал в этот проклятый Богом особняк, чтобы встретить в лице его коварной хозяйки свою верную погибель!

Пасторский сын снова замолчал; теперь черты его заметно смягчились, и весь его облик выражал смирение и неподдельную нежность. Сестры были ошеломлены столь резкой сменой настроения своего нерадивого братца, который, без сомнения, мог бы соперничать с флюгером.

— И все же я вас прощаю! — великодушно изрек он. — Ведь как-никак вы — мои родные сестры. Само искусство связало нас навеки неразрывными кровными узами! — с пафосом закончил достославный представитель мира своенравных античных муз.

На другой день Патрик Брэнуэлл пребывал в более благодушном расположении. Он горько раскаивался в давешнем всплеске чувств и смиренно просил у сестер прощения. Пасторские дочери с готовностью его простили. Спустя некоторое время Шарлотта и Эмили отлучились по делам, а Энн, чей черед был нести вахту, осталась возле брата.

— Дорогая сестрица, — обреченно вздохнул пасторский сын, — нынче с утра я отчаянно размышлял о своей бренной жизни. Но так и не смог постичь, где, на каком ее этапе я оступился. Быть может, ты, сестра, подскажешь мне это, а заодно разъяснишь, в чем моя ошибка.

— Я думаю, ты сам в силах это понять, — печально склонив голову к брату, ответила Энн.

— Да… я знаю… — тихо отозвался Патрик Брэнуэлл. — Всему виной излишние возлияния, наркотики и разгульный образ жизни. Но я говорю не о том. Право, не знаю, сможешь ли ты понять меня до конца?

— Я готова выслушать все, что ты скажешь, и помочь, чем смогу, — заверила его Энн.

— Видишь ли, дорогая, — проговорил пасторский сын после некоторых колебаний, — мне трудно говорить об этом. Пожалуй, это главный вопрос, который тревожит меня уже довольно давно. Я чувствую, что не в силах больше держать это в себе. Я должен… непременно должен с кем-то поделиться!

Патрик Брэнуэлл несколько раз судорожно сглотнул, сделал глубокий вдох и, собравшись с духом, продолжал:

— Главная моя проблема в том, что я не состоялся как личность, и, прежде всего, как творческая личность. Из меня не вышел ни поэт, ни прозаик, ни художник. И дело тут не в вине и наркотиках… вернее, не только в них. Видишь ли, сестрица, когда-то давно я почувствовал в себе странный надлом. Как будто бы некие темные силы внезапно вселились в мое сознание, и с того дня безраздельный спутник моей юности — Вдохновение — более никогда меня не посещал. Тщетно я старался вызвать к жизни хотя бы его жалкие отблески, долгими, мучительными часами просиживая над рукописью стихотворения или прозы, либо, выражаясь фигурально, поймать за хвост музу, бессмысленно водя кистью по бумаге. Во мне словно бы что-то умерло, какая-то неосязаемая частица, в которую и была заключена вся первозданная сила могучего духа творчества.