— Я должна рано уйти.
— Это еще зачем? У меня нет ни гроша.
— Я задолжала модистке. И у меня порвались туфли.
— Тихо ты! Я не один. В маминой постели спит молодой человек, Господи, как же его зовут? Ну, тот, который живет у Гины.
— Пускай спит. Мне нужно десять рублей.
— У меня нет и десяти копеек.
— Придется тогда обратиться к дедушке.
— Делай, как знаешь, мне теперь все равно. Я уезжаю. Я — банкрот во всех отношениях.
— Папа, ты пьян.
— Кто этот студент, с которым ты снюхалась?
— С чего ты взял, что это студент?
— Я его видел.
— Все-то ты видишь. Знаешь, он отличный малый. Кончает медицинский. Очень интересный собеседник.
— У них у всех язык хорошо подвешен, а когда доходит до дела, то стрекача дают, как зайцы.
Стефа начала было что-то объяснять, но тут грянул телефон. Абрам вскочил и, как был босиком, помчался в кабинет, чуть не сбив Стефу с ног. Аса-Гешл слышал, как он что-то кричит в трубку, но вот что именно, он не разобрал. Минут через пятнадцать Абрам вернулся в спальню.
— Молодой человек, вы спите? — спросил он, подойдя к кровати Асы-Гешла.
— Нет.
— Адаса сегодня вечером не вернулась домой. Нюня, этот идиот, дал ей пощечину. Кретин проклятый.
4
Когда Аса-Гешл открыл глаза, сквозь занавески пробивалось солнце. Абрам уже встал; он был в цветастом халате, из-под халата виднелась волосатая грудь.
— Вставай, братец! — гаркнул он. — Сегодня у нас с тобой Судный день. Смерть мухам.
— Уже поздно?
— Какая разница? Опять звонила Даша; Адаса пропала. Должно быть, ночевала у своей подруги Клони, на Праге. У них там нет телефона. Ну и девчонка!
Аса-Гешл понимал, что пора вставать, но, поскольку у него не было ни халата, ни тапочек, идти на кухню было неудобно. Он не знал, ушла Стефа или еще нет, но спросить стеснялся. Дождавшись, пока Абрам выйдет из комнаты, он оделся и посмотрел на себя в зеркало в стенном шкафу. На щеках и подбородке выросла щетина. Несмотря на все передряги, со времени своего приезда в Варшаву он явно прибавил в весе. Светлые его волосы переливались на солнце. Он поднял руки, взмахнул ими и улыбнулся. У него появились мышцы. Ночной сон, хоть и недолгий, освежил его.
— Ну что, оторваться от себя не можешь? Ступай на кухню и умойся, — донесся до него голос Абрама.
Он пошел на кухню, где и застал Стефу; девушка была в нижней юбке и в белой блузке с короткими рукавами, в домашних туфлях на босу ногу. Она стирала в тазу чулки и терла их так энергично, что мыльная вода покрылась пузырями. Девушка с нескрываемым любопытством оглядела Асу-Гешла с ног до головы и, помолчав, сказала:
— Так вот ты какой.
— Тысяча извинений.
— Иди помойся. Я не смотрю. Меня зовут Стефа. Я видела тебя у дедушки, но тогда ты выглядел иначе. Вот мыло.
— Большое спасибо.
— Мой отец только про тебя и говорит. Смотри, чтобы он не заморочил тебе голову. Что бы он ни советовал, все делай наоборот.
Аса-Гешл наспех помылся и вышел из кухни. В коридоре его остановил Абрам.
— Давай на скорую руку перекусим, — сказал он, — и отправимся на поиски Адасы. Поедем к Клоне. Даша, наверно, уже там.
Он отвел Асу-Гешла в столовую. На столе Аса-Гешл обнаружил полбуханки хлеба, сыр и селедку. Поели они быстро. Абрам ел с аппетитом, разрывая хлеб ровными, крепкими зубами. Стефа входила и выходила. На Асу-Гешла она смотрела с таким интересом, будто хотела что-то ему сказать, но при отце не решалась. Потом она убежала на кухню, было слышно, как она запела польскую песню высоким, сильным голосом. После завтрака Абрам пошел в кабинет. Он позвонил Иде, Даше, знакомому юристу, Герцу Яноверу и Гине. Акиве ночью стало плохо, и пришлось вызывать врача. Что это было, заворот кишок или какой-то приступ, так и не выяснили. Развод, во всяком случае, пришлось отложить. Герц Яновер сообщил Абраму, что сегодня рано утром Хильда Калишер отправилась к матери в Отвоцк. «Просто не знаю, что делать, — сказал он Абраму по телефону. — Такой переполох, что в себя не могу прийти». Даши дома не было. К телефону подошла Шифра, служанка. Даша, сказала она, уже поехала на Прагу. Рано утром зазвонил телефон, но когда Шифра подошла, трубку уже положили; вероятно, это была Адаса. «Ужас, что творится, — пожаловалась Шифра. — Кончится тем, что она у нас простудится и подхватит воспаление легких». Иды тоже дома не оказалось — ушла за покупками. По словам Зоси, накануне Ида пришла домой рано, часов в десять, и очень нервничала. До нее уже дошли слухи, что Хама ушла от мужа, и она с нетерпением ждала, что Абрам ей позвонит или заедет.
Абрам вышел из кабинета в отличном настроении. «Жизнь не стоит на месте», — мурлыкал он себе под нос. Больше всего на свете он любил, когда люди волнуются, когда все вокруг приходит в движение. Даже мысль о том, что в кармане у него нет ни гроша и он не сегодня-завтра может угодить за решетку, доставляла ему какое-то нездоровое удовольствие, возбуждала. Юрист, которому он звонил, сообщил ему, что за подделанные векселя он может получить до трех лет. Ничего, подумал Абрам, не упечет же его старик в тюрьму. «Я же брал в долг не у чужого человека, а у деда своих детей», — успокаивал он себя. Любой приличный человек в его возрасте давно бы отправился на тот свет, предоставив своим наследникам возможность прокутить его капиталы.
— Пошли, юноша, хватит сидеть без дела, — сказал он Асе-Гешлу. — Сначала надо будет где-нибудь перехватить полсотни. Кто-то ведь вчера обещал мне дать в долг, вот только кто? Потом я хочу справить тебе приличный костюм — мы его в кредит купим. Костюм и шляпу. Ну а потом отправимся на поиски пропавшей принцессы. У меня есть кое-какой план — какой, пока не скажу. Я такую кашу заварю, что вся Варшава со смеху покатится.
Они вышли на улицу. Было тепло и солнечно. Домашние хозяйки, стоя у раскрытых, выходящих во двор окон вытряхивали подушки из красного тика. Служанки мыли окна, выливая на них ушаты воды. В воздухе пахло молоком и свежим, только что испеченным хлебом. Абрам поинтересовался, есть ли у Асы-Гешла деньги.
— Три рубля.
— Давай их сюда.
Абрам остановил дрожки, они сели и доехали до Электральной, где у старинного друга Абрама был магазин готового платья. Дорога была забита автомобилями, дрожками, велосипедами. По улице тянулась похоронная процессия. Впереди, в сутане с кружевными рукавами, шествовал дородный ксендз и что-то бубнил, глядя в открытый молитвенник. За ксендзом следовали четыре человека в плащах с серебряным подбоем, в треугольных шляпах и с фонарями в руках. Зазвонил колокол; прохожие стали снимать шляпы и креститься. Похоронную процессию сопровождала стая голубей, голуби то и дело садились на мостовую поклевать лошадиный помет.