Раб - читать онлайн книгу. Автор: Исаак Башевис Зингер cтр.№ 49

Уговаривать Якова было излишне. Он еще раньше решил рассказать правду. Он заговорил, и все притихли. Он поведал все: кто он такой, чей сын, чей зять, как его взяли в плен и продали Яну Бжику, как он сблизился с его дочерью, как евреи Юзефова выкупили его, как он вернулся в деревню, тоскуя по возлюбленной, и как она притворилась глухонемой, потому: что не могла как следует научиться еврейскому языку.

В синагоге стояла такая тишина, что слышно было тикание стенных часов. Порою у кого-нибудь вырывался вздох. С тех пор, как начались погромы, наслышались о разных разностях. Евреи становились христианами, магометанами. Еврейские девушки повыходили замуж за казаков, татар, были проданы в гаремы в турецкие страны. Теряли в находили сокровища. Женщины, считавшие себя вдовами, вновь выходили замуж, после чего возвращались их прежние мужья. Набралось немало удивительных историй, достойных передачи из уст в уста и из поколения в поколение. Но такого, чтобы молодой человек, родовитый, знаток Талмуда, влюбился в деревенскую шиксу и обратил ее в еврейство наперекор еврейскому закону и общему положению — такого еще не слышали. Гершон вылупил свои желтые глаза, и они у него так и оставались все время на выкате. Временами у него начинали топорщиться усы. Он положил на стол кулак, который так и не разжимал до конца. Иные переглядывались, покачивали головой. Как только Яков умолк, Гершон закричал:

— Ты грязный отступник! Ты нечестивец!

— Евреи! Сейчас не время для нравоучений, — отозвался еврей с белой бородой.

— Если ты знаешь закон, то тебе должно быть ясно, что ребенок нееврейский, — обратился к Якову раввин с огорчением в голосе. — Поскольку мать перешла в еврейство без санкции общины, сын нееврей…

— Она соблюдала закон омовения и все другие еврейские законы.

— Этого недостаточно. Обращенного в еврейство надо еще принять. Кроме того, положение, существующее в государстве — это закон.

— Но ведь время чрезвычайное. Чем виноват младенец?

— Он выношен и рожден в греховности.

— Так быть ему неевреем?

— Возьми своего незаконнорожденного и уходи с ним куда хочешь! — закричал Гершон. — Мы не хотим отвечать головой за твою похоть.

— Как быть с покойницей? — спросил еврей с белой бородой.

— На кладбище ее похоронить нельзя… Заспорили, поднялся шум. Яков немного посидел, потом поднялся и ушел. Он шел по улице медленным шагом с опущенной головой. Он знал кто он: отрезанная ветвь, еврей, оторвавшийся от своего древа. Его еще не предали анафеме, но он и без того был отвержен. Он хотел взглянуть на ребенка, но решил, что покойница важнее. За сутки, которые он возле нее провел, он многое передумал, подвел итог своей жизни и даже в некотором роде — жизни вообще… Нет, то, что выпало на его долю это не просто наказание. Яков верил всей душой, что так суждено. Да, существует свобода выбора, но существует также предначертание. В небесах было решено, чтобы свершилось именно так. Яков знал истину: его гнала и толкала могучая сила. Он вовсе не знал дороги назад, из Юзефова в деревню. Ноги сами вели его. Еще прежде, чем Сарра забеременела, она как-то обронила, что умрет во время родов. Она говорила многое такое, что лишь нынешней ночью воскресло в его памяти. Не иначе — в ней было нечто от святой… Но кому скажешь о подобных вещах? Кто этому поверит?

Что же касается сути еврейства, Якову становилось все яснее, что она в заповедях об отношении к ближнему. Но соблюдать законы о поведении в быту несравненно легче. У Гершона и ему подобных были две кухни, молочная и мясная. Они ели особую мацу и в то же время мошенничали, они оговаривали людей и употребляли архикошерное мясо; они завидовали, ненавидели, враждовали и при этом молились в особых тфилин, выискивали к празднику Суккот отборный этрог. Ангел-искуситель вместо того, чтобы соблазнить еврея попробовать кусочек свинины или сала, или подбить его в субботу зажечь огонь, стал искушать его теми грехами, склонность к которым глубоко коренится в человеческой природе.

Но что делать Якову, как быть? Стать моралистом? Ему, который сам изменил еврейской религии?…

Он отослал домой служку и снова сел возле покойницы. Она лежала на полу, ногами к двери, накрытая лапсердаком Якова. У изголовья, в ящике с песком, догорали остатки свечей. Прошлой ночью ему несколько раз мерещилось, что покойница шевелится.

В приступе безумной надежды он приоткрывал ее лицо — вдруг у нее только глубокий обморок. Но она все больше холодела, деревенела, изменялась, все больше удалялась от земли, на которой провела всего тридцать с чем-то лет. Яков пытался открыть ей глаза, но зрачки никуда не глядели. Даже прежнее выражение умиротворенности исчезло с ее лица. Она уже была где-то в ином мире. Душа полностью отделилась от тела. То, что осталось, было не более, чем мертвой оболочкой. Яков был не в состоянии долго задерживать взгляд на мертвой, и должен был накрыть ее. Он достал с полки молитвенник и снова принялся читать псалмы.

— "Спаси, меня, Боже, потому что вода грозит затопить душу… Боже! Ты знаешь безумие мое, в вина моя не сокрыта от тебя"…

Среди ночи Яков услышал конский топот и сразу же понял, что это означает. Дверь распахнулась, и показалась голова драгуна в головном уборе с пером. Усы у драгуна были закручены. Увидев на полу труп, он на мгновение оторопел, а затем проговорил:

— Это ты тот самый Яков? Пойдем с нами!

— На кого мне оставить покойницу?

— Пошли. Есть приказ.

Яков склонился над мертвой, в последний раз открыл ее лицо. На какую-то долю секунды ему почудилось, что она улыбается ему неживой улыбкой. Он закрыл ей рот, но рот снова открылся. Зубы более не умещались в челюстях. Язык сделался черным и комковатым. Яков хотел с ней проститься, но не знал как. Он подумал, не взять ли ему с собой что-нибудь из одежды, но ничего не взял, прикрыл покойницу и проговорил:

— Ну, я иду.

Переступив порог, он вспомнил о талесе и тфилин и попросил солдата позволить ему вернуться взять священные принадлежности, но тот преградил ему дорогу. Луна, еще не полная, переместилась на другой край неба. Ночь была спокойной, прохладной. Ставни домов были закрыты. Даже сверчки и лягушки молчали.

Рослый драгун сидел верхом на лошади, а другую держал за узду. Якову показалось, что все это он когда-то уже пережил или видел во сне. Усеянное звездами небо низко нависало над ним. Яков хотел закричать, позвать евреев, просить их, чтобы они не оставили покойницу одну, но тут же его охватила какая-то нерешительность. Он дрожал не от страха, а от холода. Он вспомнил, что прошлой ночью откуда-то появилась мышь. Но в конце концов какая разница, кто поедает тело — мыши или черви?…

Солдат достал длинную цепь, одним ее концом связал Якову руки, другой прикрепил к чему-то, торчащему из седла. Второй драгун слез, чтобы помочь. Они возились с ним, как мясники с быком, которого ведут на бойню, при этом о чем-то разговаривая друг с другом. Только теперь Яков вспомнил о ребенке. Не будет у него ни матери, ни отца. Родился с горькой долей… Он хотел, было, попросить солдат, чтобы его проводили к женщине, взявшей ребенка, но заранее знал, что слова его будут впустую. Он протянул руки, предоставив делать с ними все, что угодно. Глаза его были прикованы к ставням окна, сквозь которые проникало мерцание свечей, горевших у изголовья умершей. Знает ли она, что происходит со мной сейчас? — спрашивал он себя — или же душа ее отлетела так далеко, что уже не имеет ничего общего с этим миром? Все его желания слились в одно — чтобы душа Сарры была с ним, провожала в тюрьму и на виселицу, и пришла за ним, когда он испустит последнее дыхание. Его, однако, терзало сомнение: как быть, если, как сказано у Экклесиаста, мертвые ничего не знают?… В таком случае даже смерть — насмешка…